Томас Сван - Зеленый Феникс

– Лес – твой друг, – часто повторяла она, но он вовсе не чувствовал дружеского отношения к себе всех этих дубов, вязов и лавров. Не то чтобы он боялся. Когда в течение одиннадцати лет тебя бодают фавны и обходят стороной дриады, уже ничего не боишься. Просто деревья не дружили с ним, как дружили с его матерью. Это были обычные деревья – одни красивые, другие корявые и страшные, но ни они, ни цветы, ни травы никогда не разговаривали с Кукушонком. Он любил животных. Старого седого медведя, иногда подходившего к ульям дриад, чтобы украсть немного меда. (Рассерженные хозяйки обычно закидывали его камнями, и Кукушонок приносил ему мед в берлогу, положив его в чашу, которую сам сделал из листьев лилии.) Дельфина Дельфа, такого же старого, как и медведь, покрытого шрамами от трезубца тритона, порой заплывавшего в Тибр. И даже беззубого льва, жившего в той части леса, которая называлась рощей Сатурна.

Молодая дриада показалась среди вязов. Она двигалась так медленно и неторопливо, что создавалось впечатление, будто она не вышла из-за стройных деревьев с зелеными в белую крапинку листьями, а выросла прямо из ствола. Ее звали Помона, в честь богини плодов, и она напоминала Кукушонку смоковницу, покрытую зрелыми и сочными плодами. Но это было дерево, в котором гнездятся осы. Помона была младшей дочерью Волумны. Она всегда говорила правду, даже ту, которая причиняет боль, а иногда говорила ее именно поэтому, и замечала в первую очередь пауков, а не мотыльков.

– Дорогой, я все видела, – заявила она, – и очень горжусь тобой.

Кукушонок приготовился выслушать оскорбление, которое непременно следовало у нее за похвалой.

– Эти бесстыжие фавны! Лучше бы они сидели в своих грязных домишках и не пачкали весь лес. До сих пор в воздухе пахнет рыбой.

(А вдруг, обратив гнев на фавнов, она оставит его в покое?)

– Может, я и похож на амазонку, – сказал Кукушонок, – но говорить это Драчуну все равно не позволю.

– Дело не в том, похож ты на амазонку или нет, хотя, конечно, похож – такой же долговязый, а в том, что ты уродлив. И все же Драчуну не стоило напоминать тебе об этом.

– Да. Иногда я смотрюсь в ручей и вижу, что я действительно невесть что. По половинке от каждого из родителей. Волосы ни зеленые, как у матери, ни темные, как у фавна.

– Желтые, – содрогнулась от отвращения Помона, – и еще серебром отливают. Ни у кого нет такого цвета. Ты обязательно должен носить этот дурацкий амулет? Никогда не видела такой птицы.

– Это зимородок. Морская птица. – Амулет дала ему мать.

– Морская? Как я не догадалась! Ведь твой отец приплыл по морю. Наверное, пират.

– У меня же острые уши.

– Да, но кончики все-таки круглые. И слух не такой острый, как у нас. И потом, ты слишком большой и неуклюжий. Хоть ты и носишь тунику, но все равно кажешься голым, потому что видны ноги, а ты почти весь состоишь из ног. Ты на целых две ладони выше меня, а я как раз такого роста, какого и должна быть дриада в моем возрасте. Так говорит мама.

– Я знаю язык пчел. Лучше, чем ты.

– Зато ты не слышишь, что говорят цветы, топчешь маргаритку и не замечаешь, что она плачет.

Помона была права. Часто, не замечая этого, он наступал на маргаритки, будто они были такими же бесчувственными, как нарциссы, пока одна из дриад не напомнила ему о разнице, существующей между ними, положив охапку сломанных цветов у входа в дерево его матери.

– Скоро ты станешь таким большим, что не будешь помещаться в материнском доме. Тогда тебе придется уйти из племени.

– Но без моего дерева…

– Ведь твой отец был пиратом, верно? Значит, и ты сможешь жить на корабле. А вдруг у тебя и под ногами, и над головой окажется древесина одного и того же дерева, хоть и не твоего.

Вероятно, она права. Наверное, он сможет жить без своего дерева. Но в тот раз, когда он убежал на берег моря, чтобы поискать пиратский корабль, он чуть не умер.

– Во всяком случае, – добавила она, – это будет для нас не большая потеря.

– Чтоб Сильван взял тебя! – огрызнулся Кукушонок и пошагал в лес. Он не понимал смысла этого ругательства, но знал, что оно грубое, так как научился ему у фавнов, и знал также, что слово «взял» означает не только «схватил». Помона оставалась невозмутимой. Она устроила себе из мха уютное гнездышко и, не обращая никакого внимания на то, что ломает маргаритки, улеглась в него погреться на солнце, крикнув вслед Кукушонку своим ласковым, но довольно резким голосом:

– Жонкилии[38] – желтые. Пыльца – желтая. Но чтобы волосы! Это уже ни на что не похоже. Как бесхвостый тритон. Наверное, твоим отцом был Сильван, а не тот пират, о котором рассказывает твоя мать.

Его мать никому не говорила о пирате, кроме Кукушонка. О нем рассказала всем Волумна. Именно она сообщила племени, что Меллония, не сумев родить ребенка после посещения Священного Дерева, отдалась одному из троянских изгнанников, тех самых, которые позже, объединившись с королем Латином, разгромили вольсков и рутулов[39] и построили на севере город Лавиний. Во главе их стоит человек по имени Эней.

Кукушонок не стал понапрасну тратить время на оплакивание своей несчастной судьбы. Почти каждый день его либо бодали, либо обижали, и он приучил себя к тому, что, несмотря на оскорбления, нужно заниматься своим делом – тренироваться в обращении с пращой, сажать косточки граната в саду около материнского дерева. А сейчас он должен набрать ягод бузины. Мать клала ее в пироги. Он знал, что она растет у небольшой речки Нумиции…

… Сначала он решил, что мужчина, лежа на животе, пьет из реки. Кукушонок никогда раньше не видел настоящего воина, но мать часто рассказывала о героях в сверкающих доспехах, а Помона говорила, что они «убийцы и насильники, способные перехитрить даже фавнов».

Любопытство стало жалить Кукушонка, как рой пчел.

Но затем он понял, что мужчина мертв. Эта мысль вызвала у него вспышку беспричинного гнева и одновременно беспричинного горя. Найти воина и убедиться, что он мертв! Кукушонок умел справляться с гневом – сердце начинало биться сильнее, и он ощущал прилив сил. От горя же, наоборот, холод и оцепенение растекались по всему телу. И еще видения… В палатке сидит женщина и плачет, рядом с ней ее сын. Кукушонок напомнил себе, что это всего лишь плод его фантазии. И все же ему было жаль их, невыносимо жаль, ведь воин никогда не вернется в их дом.

Он ухватил утопленника за ноги, вытащил на берег и перевернул на спину. Шлем с мокрыми, но по-прежнему величественно возвышающимися перьями скрывал лицо. Виднелись только закрытые глаза. Будто лицо заключено в темницу. Шлем был сделан из бронзы, а щеки защищали прикрепленные к нему кусочки кожи. Когда Кукушонок попытался снять с головы шлем, один из них упал на землю, и стала видна гладкая кожа щеки. Когда же открылось все лицо, у Кукушонка перехватило дыхание.