Алиса Дорн - Рози и тамариск

— Он — чудовище, — ее лицо драматически побелело, когда речь зашла об Александре. — Я знала многих людей, дурных людей, но никто не сравнится с ним. И я не удивлюсь, если то, о чем вы рассказали, совершил он.

Она говорила с редкой убежденностью, и чем дольше Эйзенхарт слушал, тем больше он укреплялся в своих подозрениях.

Глава 8

В последнее время мне категорически не везло с правой рукой. И я говорю даже не о ранении, почти полностью лишившем меня возможности двигать кистью и оборвавшем мою врачебную карьеру. Не так давно я снял гипс, и вот, снова был вынужден обращаться за помощью к Мортимеру. Молодой Дрозд даже отказался от вопросов, когда я пришел к нему, пропахший храмом, с глубоким порезом на ладони и волчьим укусом ниже. Я недовольно поправил манжету, скрывая под сорочкой бинты, и постучался к Эйзенхарту.

— Я пришел узнать о твоем самочувствии.

— А, доктор! — Эйзенхарт поднял взгляд от бумаг. Силясь понять, что было не так с фразой, он недоуменно моргнул и расплылся в довольной улыбке. — Мы перешли на "ты"? Ха, да ради этого стоит умереть! Пойдем.

Мы вновь повторили путь вниз, где ремонтировались помещения для судебно-медицинской команды.

— И побыстрее, — подталкивал меня в спину Виктор, — Роббе в здании, и если он застанет здесь тебя с твоей чудодейственной шкатулкой, меня даже слушать не станут и сразу уволят.

— Так легко? Безо всякой причины?

Я удивился. Борьба с наркотиками — это замечательно, но подобное рвение… было странно. Виноватое сопение позади меня подсказало, что причина все-таки была.

— Героиновые пастилки от зубной боли, — наконец признался Эйзенхарт.

— И, полагаю, зубы у тебя в тот момент не болели.

Про рецепт даже спрашивать не стал — и так было понятно, что у его привычки избегать врачей были длинные ноги.

— Нет. Но, послушай, мне было двадцать, мой ментор умер, и на меня свалились все его дела, — попробовал он оправдаться, — я не знал, что делать. И, вообще, со стороны Роббе это несправедливо, я их даже не успел попробовать!

Я промолчал.

— Мне было двадцать, — повторил Виктор. — Я поступил глупо. Но если не в этом возрасте делать глупости, то когда?

Например, никогда. Но вместо этого я проворчал:

— Я бы предпочел услышать эту истории прежде чем делиться с тобой морфием, а не наоборот.

— Тогда бы ты послал меня. К врачу, я имею в виду.

Именно так я бы и поступил.

— Значит ли это, что помощи от тебя я больше не дождусь? — с деланым равнодушием поинтересовался Эйзенхарт.

— А она тебе все еще нужна?

Второй раз за утро мне удалось повергнуть его в недоумение.

— В смысле?

— Как ты себя чувствуешь? — повторил я вопрос.

Наблюдая за растерянным выражением его лица, я вздохнул. Я уже успел понять, что Эйзенхарт был из тех людей, у кого разум доминирует над вопросами материальными. Увлеченный очередным делом, он мог днями не есть, просто забывая о том, что человечеству свойственно принимать пищу, не спать, пока тело само не начнет валиться от усталости, и игнорировать неудобства до тех пор, пока состояние не станет совсем критичным. Но не заметить, как отступила сама смерть? Это уже была другая ступень таланта. Право, можно было не тратить морфий, достаточно было найти ему интересную головоломку.

Наконец он додумался осмотреть руку, приносившую в последнее время ему столько боли. С облегчением я отметил чистую белую кожу, лишенную каких-либо следов. Остальные симптомы, похоже, тоже отступали: его лицо потеряло лихорадочный румянец, он перестал кутаться в многочисленные свитера и шарфы. Слабость и боль больше не сковывали его движений. Словно напоминая, какой была цена за это чудесное исцеление, мое запястье снова заныло. Жаль, что укус Волка не пришелся выше, на потерявшую чувствительность ладонь.

— Что за?.. — наконец озвучил он свои мысли.

— Похоже, Маркус-Волк переменил свое решение.

— Угу, — недоверчиво отозвался Эйзенхарт, — как же.

Профессия, впрочем, не позволила ему долго находиться в замешательстве. Сложив имевшиеся факты, он быстро вычислил виновника произошедшего:

— Откуда ты знал?

— Знал что?

— Сегодня ты спросил, точно ли мне еще нужен морфий. Откуда ты знал?

— Я просто предположил, — пожал я плечами. — Ты не звонил утром, и выглядишь сегодня гораздо здоровее, чем в последние недели.

Хлопнула дверь, и нам пришлось прервать разговор, хотя я подозревал, что Виктор еще вернется к этой теме. От дальнейшего допроса меня спас один из коллег Эйзенхарта. Молодой, деревенского вида, с длинной встрепанной шевелюрой цвета соломы и внимательными голубыми глазами, он обвел нас полным любопытства взглядом, хмыкнул и прислонился к стене.

— Альберт Штромм, — представил мне его Виктор. — Наш самый ценный и незаменимый сотрудник: полицейский и полицейская собака в одном лице. Шучу, конечно, Берт, не обижайся.

— Я помню, — боюсь, взгляд, которым я ответил детективу Штромму, нельзя было назвать полным симпатии.

— В самом деле? — поразился Эйзенхарт.

Его удивление меня неприятно задело.

— Почему тебя это удивляет?

— Да потому что ты первый месяц только делал вид, что мое имя знаешь. А Берта видел всего раз. Кстати, Берт, зачем ты меня искал?

— Только одну неделю, — возразил я.

На самом деле Эйзенхарт угадал, но признаваться в этом я не собирался. В свое оправдание я могу сказать, что детектива Штромма, в отличие от него, я встретил не в первые месяцы после приезда, которые прошли для меня словно под наркозом. И Эйзенхарт никогда не сидел по ту сторону стола в допросной комнате, источая угрозы.

А никто не запоминает угрозы так хорошо, как Змеи.

— Вообще-то я искал его, — протянул детектив, тыча в меня пальцем самым невоспитанным образом. — Но это даже хорошо, что вы оба здесь.

Мы с Эйзенхартом переглянулись.

— Его?

— Меня? Зачем?

— Чтобы спросить о леди Амарантин Мерц.

У меня появилось нехорошее предчувствие.

— Что с ней?

— Мертва, — равнодушно бросил полицейский. — А как и почему — это вы мне скажите. Вами там все пропахло. Что вы там делали?

Еще в первую нашу встречу мне удалось узнать, что детективу Штромму достался один из самых ценных Даров — пять чувств, превышающие человеческие во много раз. Он слышал дыхание и биение сердца, находясь на другом конце комнаты. Он чувствовал запах человека… и, как выяснилось, запоминал тоже. Действительно, полицейская собака — найти по запаху человека, которого видел однажды несколько месяцев назад.