Алиса Дорн - Рози и тамариск

Я стянул с руки перчатку и, стараясь не смотреть на изуродованные пальцы, полоснул ножом по ладони. К сожалению, гигиена мало заботила Духов. На шприц с венозной кровью они бы не повелись, зато живая, горячая кровь, только покинувшая тело? Старый медный нож? Боль и страх? Эти подношения были им по вкусу.

И особенно Волку. Я положил окровавленную ладонь ему в пасть и смотрел, как алые капли стекали по его морде.

— Ты знаешь, зачем я здесь.

То ли мне показалось то ли Маркус ощерился еще больше.

— Я пришел просить за Виктора Клеменса Эйзенхарта. Он оскорбил тебя…

Статуя под рукой завибрировала, словно от смеха. Похоже, Маркуса забавляла эта ситуация.

— … и был тобой наказан. Я прошу… — я осекся: глаза Волка вспыхнули золотым огнем. Что ж, по крайней мере, теперь я получил его полное внимание.

— Моя жизнь за его жизнь. Оставь Виктора в покое. Возьми лучше мою жизнь.

Каменные челюсти сомкнулись вокруг моих пальцев.

"А если возьму?"

При заключении сделок с Духами существовала одна маленькая проблема: они были всемогущими. Они и так могли взять все, что хотели, и им не надо было ничего давать взамен.

Поэтому являться в храм с такой просьбой было все равно что заявить о желании безвременно погибнуть.

— Возьми. Согласись и возьми долг с меня. Я могу быть полезен тебе.

Кажется, я вновь его позабавил.

"Неужели?"

— Эйзенхарт забрал жизнь твоего человека. Я могу спасти. Любого, на кого ты укажешь. Ты знаешь, что я могу, я уже спасал твоих сыновей.

"И убивал тоже, доктор."

Да. Это был бессмысленно отрицать.

— Одна жизнь. Любая, — повторил я. — А если я обману, заберешь мою.

На какое-то время Дух задумался. У меня был определенный рычаг воздействия: его подопечные постоянно попадали в неприятности и нуждались во врачебной помощи, и отказ даже одного Змея лечить его стаю мог снизить их поголовье. Однако, слишком силен был для Волка соблазн взять свое по праву, сломать дерзкого человека, решившего бросить ему вызов.

Что ж, как говорил мой куратор, "делай, что должно, и будь, что будет". Я сделал все, что было в моих силах. Если этого хватит, Виктор будет жив. Неважно, какой ценой, я сильно задолжал Эйзенхартам — признаю первый и, возможно, последний раз, всем Эйзенхартам — за их доброту. А если моих усилий будет недостаточно…

Будь, что будет.

"А что мешает мне взять тою жизнь прямо сейчас?"

Я почувствовал, как клыки пронзили кожу. А еще — как зашевелился чернильный змей у меня на боку: Северин-Змей решил все-таки напомнить, под чьей я защитой. Украдкой я перевел дух. Я надеялся, что Змей не оставит одного из своих самых талантливых и ценных подопечных, но не мог знать наверняка.

Это было моим единственным спасением. Маркус мог пугать меня, но знал, что со Змеем их шансы равны. Недовольно, он раскрыл челюсти — чтобы в следующий момент вцепиться зубами в мое запястье. В глазах потемнело от боли. Я покачнулся и не смог устоять, падая на колени.

Когда я очнулся, в зале больше никого не было. Каменная статуя молчала, только перемазанная кровью морда напоминала о произошедшем. Татуировка тоже притихла: Змей убедился, что я в безопасности, и ушел. Я бросил взгляд на свою руку: по ощущениям, Маркус должен был отгрызть ее, но вместо культи я увидел только две пунктирные линии. И на этот раз в них не было ничего потустороннего.

Послание было четким и ясным.

Долг принят.

За остаток вечера и ночь к Эйзенхарту недобрыми чувствами воспылали не только сотрудники архива, но и его собственные коллеги. С ужасающей дотошностью детектив проштудировал все относившиеся к совершенным за последние годы самоубийствам документы (к счастью для дежурного в полицейском архиве, заинтересовавших Эйзенхарта дел оказалось немного. Молодые девушки редко лишали себя жизни в Лемман-Кливе. Еще реже так поступали богатые молодые девушки) и теперь выспрашивал подробности. А вопрос, не припоминает ли кто на месте преступления цветы, понимания среди сотрудников полиции не находил. Равно как и уточнения, что за цветы это были, и в каком количестве.

— Кажется, тот шутник его основательно достал, — прокомментировал деятельность коллеги детектив Штромм, становясь в очередь у кофейного аппарата.

На всякий случай, чтобы все поняли, о каком шутнике идет речь, он кивнул на охапку распустившихся розовым веток, которые курьер оставил в общей комнате.

— Или просто он окончательно сбрендил, — возразил инспектор Вельке, представлявший в отделе немногочисленное старшее поколение. — В конце концов, мы все знали, что рано или поздно это случится. И вот: он считает эти цветы посланиями ему. Вздор!

Высказав свое мнение и забрав чашку, из которой по комнате разносился восхитительный для хмурых и не выспавшихся сотрудников отдела убийств аромат, инспектор с чувством собственного достоинства удалился, показывая, что сплетни ниже его. Оставшиеся в общей комнате переглянулись.

— Так что там с посланиями, Берт? — поинтересовался комиссар Роббе, подошедший к концу тирады.

Молодой Пес пожал плечами:

— Эйзенхарт считает, что в букетах, которые ему приходят, зашифрованы сообщения, связанные с одним из прошлых дел.

— Кто-то ему мстит?

— Вряд ли, — улыбнулся Штромм. — Месть — это если б ему нож под ребра загнали. А это… так. Кто-то просто издевается.

Сам Эйзенхарт в этом обсуждении не участвовал, а потому не мог объяснить свою точку зрения. Вместо этого он был слишком занят телефонным разговором.

— Слушай, но ты же даже не знаешь, о чем я хочу тебя попросить! — пытался убедить он Лидию, которая была не слишком рада его звонку, разбудившему ее задолго до начала рабочего дня.

— Зато я знаю, что ты путаешь меня со справочной. Имей совесть, Виктор, я тебе за эту неделю нашла информации на месячный журнал! А Мэйбл уже подозревает, что я хочу занять ее место.

— Ты? Писать о флердоранжах и кринолинах? Ни за что не поверю.

— Достаточно того, что в это верит она, — отрезала журналистка. — К тому же, от тебя я за это так ничего не получила.

— Если дело в этом, то все можно исправить, — обрадовался Эйзенхарт. — Во-первых, ты знаешь, что Грей связан с двумя убийствами…

— Об этом уже все знают, — буркнула она. — Поле поспешного переезда леди Тенеррей в столицу и того вечера в "Савоне" все только о Грее и говорят. Кстати, помнишь, ты спрашивал меня о Хэрриет Лайонелл? Можешь представить себе, что у Грея была с ней интрижка? А ведь казалась такой тихоней.

— А, во-вторых, — не дал сбить себя Виктор, — я могу помочь тебе вернуть благосклонность Мэйбл. Она все еще ищет человека, сопровождавшего в "Савону" леди Гринберг?