Александр Петровский - Оружие Кроноса

— Он любит! Очень любит! — глаза Ромуальдовны горели непередаваемой злобой. — Жора, ты сейчас же сделаешь то, что он хочет! Вагиню он, значит, может, а Женю, видите ли, не может!

— Нет, не он меня, а я его. Мне хочется именно такой любви.

— Да пошёл ты! — Жоре уже было наплевать на спасение мира. — Никогда!

— Очень жаль, — расстроился Евгений Викторович.

— Идём отсюда! — предложил Жора супруге.

— Может, всё-таки попробуешь, милый? Ради меня и всех живущих, а?

— Нет! Мне не нужен мир, в котором я педераст.

— Но другие же как-то живут с этим…

— Вот пусть другие и живут. Или не живут. А я — не хочу!

Супруги вышли на лестничную клетку. Девушка, лежащая на полу, мирно посапывала во сне. Юноша продолжал выдавливать рабов и окружающим не интересовался.

— А нужно ли спасать такой мир? — горестно спросила непонятно кого Ромуальдовна.

Ей никто не ответил.

Старушек на лавочке уже не было, так что хоть это унижение Жору миновало. Елубай открыл дверцу, и супруги уселись на заднее сидение.

— Ну, как всё прошло? — поинтересовался азиат.

— Плохо, — ответил Жора. — Ему нужен не обычный трах, а настоящая любовь. В смысле, всенародная. А его никто не любит. Даже собственная мать.

Елубай в ответ ничего не произнёс. Обратный путь протекал в гробовом молчании, только Жора иногда тихонько хихикал. Возможно, из-за того, что немного перенервничал.

В квартире их поджидали двое полицейских, которых народ по традиции продолжал именовать ментами. Они расположились за столом в компании Сатаны, Афродиты и соседки Кати. Все пили французский коньяк тридцатилетней выдержки (если верить этикетке) из особых бокалов, подобных которым никогда ранее в этой квартире не бывало, и попыхивали сигаретами «Тресурер», ценой около тридцати евро за пачку.

— А вот и те, кого вы искали, — радостно сообщил Сатана. — Это — убитая женщина, справа от неё — похороненный заживо азиат, а слева — её муж, он же убийца. Сплошные нестыковочки у нас получаются, служивые. Что будем делать?

— Да ладно, ошиблись, — добродушно признал старший по званию, допивая коньяк. — Дамочку арестуем за ложный вызов, и все дела. Ну, и ещё пусть этот гастарбайтер регистрацию предъявит. А то мало ли что, вдруг он исламский террорист, как его там…

— Шахид, — подсказал его напарник.

— Точно, шахид. Ну, что, чурка узкоглазая, регистрация у тебя есть?

— Насяльника, чурка узкоглазая регистрация есть! — с неимоверным акцентом ответил Елубай и предъявил стражам правопорядка паспорт.

— Надо же, эта недоразвитая макака, оказывается, местная, а по-русски совсем не говорит, — прокомментировал один из них.

— Макака местная, — согласился Елубай, энергично кивая. — Совсем по-русски не говорит, чурка узкоглазая.

— Ну, хоть понимает, что он такое есть, — одобрил служитель закона. — Ладно, мы уходим. И бабу с собой забираем.

— Не надо меня забирать! — заверещала Екатерина. — Я же хотела, как лучше!

— Оставьте её, мля! — предложила Афродита. — Меня лучше возьмите.

— А тебя за что?

— Не «за что», а «зачем».

— Ну, тогда зачем?

— Ты что, совсем, мля, тупой?

— А! — догадался полицейский. — Тогда пошли, конечно. Ребята будут очень рады.

— А ты, мля, обувку мою верни, шалава!

— На себя посмотри! — буркнула ей в ответ Ромуальдовна, но босоножки беспрекословно вернула.

Обняв за плечи сразу обоих доблестных полицейских, богиня любви покинула гостеприимную квартиру, вызывающе стуча каблучками. Жора проводил её сальным и одновременно восхищённым взглядом, за что удостоился пинка в колено от успевшей обуться Ромуальдовны.

— Какие же они всё-таки скоты! — высказался Елубай, дождавшись, пока дверь за стражами закона закрылась. — Я такой же гражданин, как и они. Я закончил МГУ и защитил кандидатскую диссертацию. Я работал в советской оборонке. И вот теперь эти два кретина в погонах, с образованием в десять классов и два коридора, называют меня недоразвитой макакой. Тоже мне, представители высшей расы нашлись!

— А ты, чучмек, на русских не гони! — вступился за соплеменников Жора. — Не нравится у нас — вали в свой Чуркестан, на историческую родину. Никто тебя силой не держит! Нечего здесь свои порядки устанавливать.

— Как вам не стыдно, уважаемые! — призвал их к порядку Сатана. — Мир, можно сказать, стоит на краю пропасти, вот-вот усилиями милейшего Евгения Викторовича сделает уверенный шаг вперёд, а вы тем временем зачем-то занялись разжиганием меж собой межнациональной розни. Только этого нам не хватало! Успокойтесь, сядьте, выпейте немного коньячку. Уверяю вас, он отменного качества.

— Ну, накипело же, Шайтан! Ладно, менты, у них вместо извилин след от фуражки, но вот почему вы постоянно называете меня этой идиотской собачьей кличкой «Джумшут»? Прекрасно же знаете, как меня зовут на самом деле! Так зачем уподобляетесь этим русским…

— Богатырям, — подсказал Сатана. — А то Георгий Борисович может невесть что подумать. Что же касается имени «Джумшут», которым я вас иногда называл, то с моей стороны это была обыкновенная дружеская шутка. Откуда мне было знать, что она вам неприятна? Вы же мне этого не говорили.

— Сейчас говорю!

— Вот и чудесно. Видите, как всё просто? Сказали, и язык ведь не отвалился, верно? Кстати, хотелось бы заметить, что Джумшут — это вовсе не собачья кличка, а вполне человеческое имя.

— Это таджикское имя. Я — казах, а не какой-то там таджик!

— А какая разница? — неимоверно удивился Жора. — Те чурки, и эти тоже чурки.

— Милейшие, рекомендую вам немедленно заткнуться, иначе я вам обеспечу прямую дорогу отсюда в Ад, — пригрозил Сатана. — То же самое произойдёт, если кто-то из вас ещё раз назовёт какую-нибудь национальность. Любую! Понятно?

— Мы всё поняли, — оба мужчины закивали в знак согласия.

— Вот и отлично. А теперь докладывайте, как прошла операция. Вам удалось?

— Нет, — сообщил Жора. — Этот ваш бог, который Женечка — гомосек!

— Мог бы догадаться, зачем тебя туда отвезли, — съязвил Елубай.

— Не мог! Это у тебя подобное в голове, потому что ты… Ну, другой национальности. В общем, ты меня понял, — не промолчал Жора.

— Я же сказал — никаких национальностей! — рявкнул разъярённый Сатана.

— Вы сказали, что нельзя упоминать национальности, — возразил Жора. — А само слово употреблять не запрещали.

— Теперь запрещаю!

— Вы сказали, что ваш Женечка — бог, а всем известно, что для истинного Бога нет ни эллина, ни иудея, — провозгласила соседка Екатерина, о которой все успели забыть.