Клайв Льюис - Конь и его мальчик

Шаста вскочил, хотя рука у него сильно болела, и побежал посмотреть, чему они смеются. Увидел он нечто весьма странное: царевич Рабадаш висел на стене замка, яростно дрыгая ногами. Кольчуга закрывала ему половину лица, и казалось, что он с трудом надевает тесную рубаху. На самом деле случилось вот что: в самый разгар битвы один из великанов наступил на Рабадаша, но не раздавил его (к чему стремился), а разорвал кольчугу шипами своего сапога. Таким образом, когда Рабадаш встретился с Эдмундом в воротах, на спине в кольчуге у злосчастного царевича была дыра. Эдмунд теснил его к стене, и он вспрыгнул на выступы, чтобы поразить врага сверху. Рабадашу казалось, что он грозен и велик; казалось это и другим – но лишь одно мгновение. Он крикнул: «Таш разит метко!», тут же отпрыгнул в сторону, испугавшись летящих в него стрел, и повис на крюке, который за много лет до того вбили в стену, чтобы привязывать лошадей. Теперь он болтался, словно бельё, которое вывесили сушиться.

– Вели снять меня, Эдмунд! – ревел Рабадаш. – Сразись со мной как мужчина и король, а если ты слишком труслив, вели меня прикончить!

Король Эдмунд шагнул к стене, чтобы снять его, но король Лум встал между ними.

– Разрешите, ваше величество, – сказал Лум Эдмунду и обратился к Рабадашу: – Если бы вы, ваше высочество, бросили этот вызов неделю тому назад, ни в Нарнии, ни в Орландии не отказался бы никто, от короля Питера до говорящей мыши. Но вы доказали, что вам неведомы законы чести, и рыцарь не может скрестить с вами меч. Друзья мои, снимите его, свяжите и унесите в замок.

Не буду описывать, как бранился, кричал и даже плакал царевич Рабадаш. Он не боялся пытки, но боялся смеха. До сих пор ни один человек не смеялся над ним.

Корин тем временем подтащил к королю Луму упирающегося Шасту и сказал:

– Вот и он, отец.

– А, и ты здесь? – сказал король принцу Корину. – Кто тебе разрешил сражаться? Ну что за сын у меня! – Но все, в том числе Корин, восприняли эти слова скорее как похвалу, чем как жалобу.

– Не браните его, государь, – сказал лорд Дарин. – Он просто похож на вас. Да вы и сами бы огорчились, если бы он…

– Ладно, ладно, – проворчал Лум, – на сей раз прощаю. А теперь…

И тут, к вящему удивлению Шасты, король Лум склонился к нему, крепко, по-медвежьи, обнял, расцеловал и поставил рядом с Корином.

– Смотрите, друзья мои! – крикнул он своим рыцарям. – Кто из вас ещё сомневается?

Но Шаста и теперь не понимал, почему все так пристально смотрят на них и так радостно кричат:

– Да здравствует наследный принц!

Глава четырнадцатая

О том, как Игого стал умнее

Теперь мы должны вернуться к лошадям и Аравите. Отшельник сказал им, что Шаста жив и даже не очень серьёзно ранен, ибо он поднялся, а король Лум с необычайной радостью обнял его. Но отшельник только видел, он ничего не слышал и потому не мог знать, о чём говорили у замка.

Наутро лошади и Аравита заспорили о том, что делать дальше.

– Я больше не могу, – сказала Уинни. – Я растолстела, как домашняя лошадка, всё время ем и не двигаюсь. Идемте в Нарнию.

– Только не сейчас, госпожа моя, – отвечал Игого. – Спешить никогда не стоит.

– Самое главное, – сказала Аравита, – попросить прощения у Шасты.

– Вот именно! – обрадовался Игого. – Я как раз хотел это сказать.

– Ну конечно, – поддержала Уинни. – А он в Анварде. Это ведь по дороге. Почему бы нам не выйти сейчас? Мы же шли из Тархистана в Нарнию!

– Да… – медленно проговорила Аравита, думая о том, что же она будет делать в чужой стране.

– Конечно, конечно, – сказал Игого. – А всё-таки спешить нам некуда, если вы меня понимаете.

– Я не понимаю, – сказала Уинни.

– Как бы это объяснить? – замялся конь. – Когда возвращаешься на родину… в обществе… в лучшее общество… надо бы поприличней выглядеть…

– Ах, это из-за хвоста! – воскликнула Уинни. – Ты хочешь, чтобы он отрос. Честное слово, ты тщеславен, как ташбаанская тархина.

– И глуп, – прибавила Аравита.

– Лев свидетель, это не так! – вскричал Игого. – Просто я уважаю и себя, и своих собратьев.

– Скажи, Игого, – спросила Аравита, – почему ты часто поминаешь льва? Я думала, ты их не любишь.

– Да, не люблю, – отвечал Игого. – Но поминаю я не каких-то львов, а самого Аслана, освободившего Нарнию от злой Колдуньи. Здесь все так клянутся.

– А он лев? – спросила Аравита.

– Конечно, нет, – возмутился Игого.

– В Ташбаане говорят, что лев, – сказала Аравита. – Но если он не лев, почему ты зовешь его львом?

– Тебе ещё этого не понять, – сказал Игого. – Да и сам я был жеребёнком, когда покинул Нарнию, и не совсем хорошо это понимаю.

Говоря так, Игого стоял задом к зелёной стене, а Уинни и Аравита стояли к ней (значит – и к нему) лицом. Для пущей важности он прикрыл глаза и не заметил, как изменились вдруг и девочка, и лошадь. Они просто окаменели и разинули рты, ибо на стене появился преогромный ослепительно-золотистый лев. Мягко спрыгнув на траву, лев стал приближаться сзади к коню, беззвучно ступая. Уинни и Аравита не могли издать ни звука от ужаса и удивления.

– Несомненно, – говорил Игого, – называя его львом, хотят сказать, что он силён, как лев, или жесток, как лев, – конечно, к своим врагам. Даже в твои годы, Аравита, можно понять, как нелепо считать его настоящим львом. Более того, это непочтительно. Если бы он был львом, он был бы животным, как мы. – Игого засмеялся. – У него были бы четыре лапы, и хвост, и усы…

Ой-ой-ой!

Дело в том, что при слове «усы» один ус Аслана коснулся его уха. Игого отскочил в сторону и обернулся. Примерно с секунду все четверо стояли неподвижно. Потом Уинни робкой рысью подбежала ко льву.

– Дорогая моя дочь, – сказал Аслан, касаясь носом её бархатистой морды. – Я знал, что тебя мне ждать недолго. Радуйся.

Он поднял голову и заговорил громче.

– А ты, Игого, – сказал он, – ты, бедный и гордый конь, подойди ближе. Потрогай меня. Понюхай. Вот мои лапы, вот хвост, вот усы. Я, как и ты, – животное.

– Аслан, – проговорил Игого, – мне кажется, я глуп.

– Счастлив тот зверь, – отвечал Аслан, – который понял это в молодости. И человек тоже. Подойди, дочь моя Аравита. Я втянул когти, не бойся. На сей раз я не поцарапаю тебя.

– На сей раз?.. – испуганно повторила Аравита.

– Это я тебя ударил, – сказал Аслан. – Только меня ты и встречала, больше львов не было. Да, поцарапал тебя я. А знаешь, почему?

– Нет, господин мой, – сказала она.

– Я нанёс тебе ровно столько ран, сколько мачеха твоя нанесла бедной девочке, которую ты напоила сонным зельем. Ты должна была узнать, что испытала твоя раба.