Сладкий уголок в другом мире - Аурелия Шедоу
Эдриан слушал, поправляя поленья кочергой с рукоятью в виде поварского ножа. Тени от огня танцевали на его лице, выхватывая из полумрака знакомые детали: шрам над бровью — подарок кулинарного поединка с французским шеф-поваром, морщинки у глаз, появившиеся после того, как он впервые рассмеялся над её шуткой про дрожжевое тесто.
— А ты? — она коснулась его ладони, где между мозолями от молота и рубанка всё ещё виднелись розовые следы ожогов, полученных при кладке их печи. — О чём мечтаешь, когда чинишь старые дома вместо того, чтобы фехтовать на рапирах в королевском парке?
Он замер, глядя на языки пламени, лижущие чугунную плиту. Где-то внутри печи трещала виноградная лоза — её он всегда добавлял в огонь перед важными событиями, как делала его мать.
— О том, чтобы в нашем городе не осталось детей, спящих на мешках из-под муки, — голос его звучал тихо, но чётко, как стук ножа по разделочной доске. — Чтобы каждый, кто зайдёт в «Сладкий уголок», уносил с собой не только булочку, но и… надежду. — Его пальцы сжали её руку, осторожно, будто замешивая нежное тесто. — И ещё… чтобы ты перестала красить седые пряди свекольным соком. — Он откинул край её чепца, обнажив серебристую прядку у виска. — Ты прекрасна, как эти искры. В них есть… жизнь.
Внезапно он потянул её к себе. Руки, испачканные в муке и миндальной глазури, прижали Алису к груди, оставляя белые отпечатки на фартуке, который она когда-то сшила из старого придворного платья. Губы, сладкие от лимонной помадки, нашли её рот медленно, будто пробуя незнакомый десерт — осторожно, смакуя каждый момент. В печи треснуло полено, рассыпав золотые искры, но они уже не слышали ни треска огня, ни воя ветра в трубе. Только учащённое биение сердец, смешавшееся с шипением растаявшего сахара на забытом противне.
— Я хочу… — Эдриан оторвался, дрожа, как первая корочка на закипающем молоке. Его глаза, обычно твёрдые, как леденец, сейчас блестели влагой. — Не только ваши десерты, мадемуазель Алиса. Хочу просыпаться под стук твоей скалки в пять утра. Спорить, должна ли вишня в пирогах быть с косточками. Слушать, как ты ругаешься на подгоревшее печенье… — Он прижал её ладонь к своей щеке, где щетина кололась, как тёртая цедра. — Стареть среди этих запахов. Умереть… пахнув корицей.
Алиса приложила палец к его губам, оставляя след ванили, смешанной с дрожжами.
— Глупец, — прошептала она, чувствуя, как по щеке скатывается слеза, солёная, как морская вода в тесте для хлеба. — Ты уже получил всё это. Ещё тогда, когда назвал мои булочки «съедобными кирпичами».
Они допили вино, смешав его горьковатый привкус с мукой на губах. А за окном, в плетёной корзине для отходов, забродившие ягоды тихонько лопались, запуская алхимию превращения в уксус. Алиса вдруг осознала, что это и есть их рецепт — смесь несовместимых вкусов, которая чудесным образом рождает нечто новое. Когда Эдриан обнял её за плечи, она заметила, что на чертежах новой печи между цифрами и расчётами кто-то рисовал сердечки.
— Завтра, — сказала она, прижимаясь к его плечу, — научу тебя лепить слоёное тесто.
— А я научу тебя не бояться седины, — он рассмеялся, и смех его звучал как треск сахарной корочки.
И пока последние угли в печи превращались в пепел, они составляли список:
«1. Купить соль для хлеба.
2. Придумать название облачному пирогу.
3. Начать… всё сначала».
Глава 23. «Свадебные хлопоты»
Эдриан стоял на пороге пекарни, сжимая в потной ладони бархатную шкатулку, которая казалась тяжелее мешка с мукой. Через приоткрытую дверь доносился стук скалки — ритмичный, как сердцебиение. Он наблюдал, как Алиса, склонившись над столом, вырезает из теста цветы для свадебного торта. Её руки, испещрённые шрамами от ожогов и порезов, двигались с привычной точностью, но уголки губ были поджаты — верный признак того, что она спорила сама с собой.
— Любовь моя… — начал он, заставляя голос звучать твёрже, чем чувствовал.
Она вздрогнула, и металлический формочник со звоном упал на пол.
— Ты как призрак! — Алиса вытерла лоб тыльной стороной ладони, оставив белую полосу на рыжих волосах. — Опять застал меня за попыткой оживить этот чёрствый бисквит.
Он шагнул в комнату, где воздух был густ от запаха корицы и миндаля. На полках, среди банок с ванилью и шафраном, стояли их общие трофеи: первый пригоревший кекс, засохший букет полевых цветов из сада матери, гвоздь от старой печи «Сладкого уголка». Эдриан провёл пальцем по пыльной бутылке вина с этикеткой «На первый год» — их давней шутке о браке, который выдержит любые испытания, как хорошая закваска.
— Помнишь, ты говорила, что алмазы напоминают тебе осколки льда? — он поставил шкатулку на стол, где она тут же покрылась слоем муки. — Холодные, чужие…
— И бесполезные, — перебила она, тыча ножом в подгоревший край бисквита. — Не греют, не кормят, не спасают от осенней хандры.
Эдриан вздохнул, открывая шкатулку. Камень размером с грецкий орех вспыхнул под лучом заката, рассыпав по стенам радужные зайчики. В глубине алмаза, словно в янтаре, застыли чёрные прожилки — включения ванильных стручков, которые он месяцами искал у столичных ювелиров.
— Королевский мастер клялся, что это единственный экземпляр. Видишь, здесь…
— …будто ребёнок играл углём на сахарной глазури, — Алиса подняла кольцо, разглядывая его так же придирчиво, как бракованные эклеры. — Эдриан, милый, за эти деньги мы могли бы купить новую печь! Или тридцать бочек мёда! Или…
Он не дал ей закончить. Развернув на столе пергамент, прожжённый по краям — след их старой привычки использовать кухонные свёртки как подставки под горячее, — придавил его медным ковшом для карамели.
— Улица Пряничная. Семь домов с печами, две конюшни, переделанные под кладовые, и колодец, вода в котором слаще королевского ликёра. — Его палец скользнул по карте, где вместо фамилий владельцев красовались нарисованные крендели. — Здесь будет твоя академия. Место, где девочки, спящие на мешках с мукой, научатся превращать горечь в пряники.
Алиса замерла. В её глазах, обычно твёрдых, как карамельная глазурь, заплескалось что-то хрупкое. Она провела рукой по пергаменту, ощущая шероховатость старинной бумаги, и вдруг засмеялась — тихо, сдавленно, будто выдавливая смех сквозь сито.
— Ты
