Стивен Кинг - Темная Башня

Мордред без задержки двинулся на Роланда, но его атаке недоставало стремительности: одну лапку ему отстрелили при рождении, а теперь и вторая висела плетью, половинки клешни спазматически сжимались и разжимались, волочась по земле. Глаз Роланд никогда не был более зорким, хладнокровие, охватывающее его в такие моменты – более сильным. Он видел белый нарост и синие глаза стрелка, которые были его глазами. Он видел лицо своего единственного сына, смотрящее со спины этого чудовища, а потом оно исчезло в выплеске крови, после того, как первая пуля вспорола его. Паук подался назад, его лапы попытались ухватиться за черное, звездное небо. Следующие две пули Роланда вошли в открывшееся брюшко паука и вышли через спину. Следом хлынули потоки жидкости. Паук завалился на один бок, возможно, пытался убежать, но оставшиеся лапы не удержали его. Мордред Дискейн упал в костер, подняв столб красных и оранжевых искр. Заерзал на углях, щетинки на животе загорелись, и Роланд, мрачно улыбаясь, выстрелил в него снова. Умирающий паук выкатился из костра, улегся на спину, шесть лап дернулись, а потом развалились в сторону. Одна упала в костер и начала гореть. Ужасно воняя.

«Мой сын! Мой единственный сын! Ты убил его!»

– Он был и моим сыном, – ответил Роланд, глядя на дымящееся чудовище. Он мог в этом признаться. Да, мог на это пойти.

«Так приходи! Приходи, сыноубийца, и взгляни на свою Башню, но знай: ты умрешь от старости на краю Кан'-Ка, прежде чем ты сможешь прикоснуться к двери Башни. Тодэшное пространство исчезнет, прежде чем я позволю тебе подойти к Башне! Убийца! Убийца собственной матери! Убийца своих друзей… ага, всех и каждого, ибо Сюзанна лежит мертвой, с перерезанным горлом, по другую сторону двери, через которую ты позволил ей уйти, а теперь еще и убийца собственного сына!»

– Кто послал его ко мне? – спросил Роланд голос в голове. – Кто послал своего ребенка, ибо это был он, под черной кожей, на верную смерть, ты, алый призрак?

Ответа на этот вопрос Роланд не получил, убрал револьвер в кобуру, погасил маленькие островки огня в траве, прежде чем они успели распространиться. Подумал о том, что сказал голос о Сюзанне, решил, что верить ему нельзя. Она могла умереть, да, могла, но Роланд полагал, что Алый Отец Мордреда знает об этом не больше, чем он сам.

Стрелок выбросил из головы эту мысль и направился к дереву, где висел последний из его ка-тета, насаженный на сломанную ветку… но еще живой. Глаза в золотых ободках смотрели на Роланда даже с удивлением.

– Ыш, – Роланд протянул руку, зная, что его могут укусить, но не тревожась об этом. Он полагал, что какая-то его часть, и немала, хотела быть укушенной. – Ыш, мы все благодарим тебя. Я говорю, спасибо тебе, Ыш.

Ушастик-путаник не укусил его, но вымолвил одно слово: «Олан». Потом вздохнул, один раз лизнул руку стрелка, голова его упала, и он умер.

Заря медленно перешла в яркий утренний свет. Патрик нерешительно подошел к тому месту в пересохшем русле реки, где, среди роз, сидел стрелок. Тело Ыша лежало у него на коленях, как меховая накидка. Юноша тихонько вопросительно вскрикнул.

– Не сейчас, Патрик, – рассеянно ответил Роланд, поглаживая мех Ыша. Густой, но мягкий на ощупь. Ему с трудом верилось, что существа под мехом уже нет, несмотря на окоченение мышц и запекшуюся кое-где кровь. Эти места он, как мог, расчесывал пальцами. – Не сейчас. На то, чтобы добраться туда, у нас есть целый день, и мы отлично успеем.

Нет, торопиться нужды не было; не было причин, по которым он не мог бы спокойно скорбеть над последним из его мертвых. В голосе старого Короля не слышалось и тени сомнения, когда он говорил, что Роланд умрет от старости, прежде чем прикоснется к двери, ведущей в Башню. Они, конечно, подойдут к Башне, и Роланд изучит окружающую территорию, но он и теперь знал, что дурацкая это идея: подойти к Башне вплотную с той стороны, что не видна старому монстру, а потом прокрасться к двери. В голосе старого злодея не было сомнений; чувствовалось, он верил в то, что говорил.

Но на тот момент все это не имело ровно никакого значения. У него на коленях лежал еще один, которого он убил, и если он и мог найти утешение, то лишь в одном: Ыш наверняка был последним. Теперь он остался один, не считая Патрика, но Роланд чувствовал: юноша невосприимчив к ужасной болезни, которую нес в себе стрелок, потому что никогда не был членом ка-тета.

«Я убиваю только мою семью», – думал Роланд, поглаживая мертвого ушастика-путаника.

Что доставляло наибольшую боль, так это слова, сурово брошенные Ышу днем раньше: «Если ты хотел пойти с ней, мог бы это сделать, когда у тебя был шанс».

Он остался, зная, что потребуется Роланду? Что Патрик подведет, когда запахнет жареным (разумеется, фраза Эдди)?

«Почему у тебя такие грустные глаза?»

Потому что он знал, что этот день будет для него последним, а смерть – нелегкой?

– Думаю, ты знал и то, и другое, – Роланд закрыл глаза, чтобы лучше ощущать мех под руками. – Мне очень жаль, что я говорил с тобой так… я бы отдал пальцы на моей здоровой руке, чтобы те мои слова остались невысказанными. Отдал бы, все до единого, я говорю правильно.

Но здесь, как и в Ключевом мире, время текло в одну сторону. Что сделано, то сделано. И повернуть что-то вспять не было никакой возможности.

Роланд мог бы сказать, что злости в нем не осталось, что выгорели последние ее крохи, но, когда ощутил, как кожу закололо, словно иголками, и понял, откуда это взялось, то почувствовал, как новая ярость опять наполняет сердце. Почувствовал и другое: его натруженные, но талантливые руки вновь обрели привычную уверенность.

Патрик рисовал его! Сидя под тополем, как будто маленький зверек, мужеством превосходящий его в десять, чего там, в сто раз, не умер на этом самом дереве, ради спасения их обоих.

«Так уж он создан, – спокойно и мягко заговорила Сюзанна в голове у Роланда. – Это все, что у него есть, все остальное отняли: родной мир, мать, язык и разум, который когда-то у него был. Он тоже скорбит, Роланд. Он тоже испуган. И только так может себя успокоить».

Безусловно, она все говорила правильно. Но правота эта лишь разожгла ярость Роланда, вместо того, чтобы умиротворить. Стрелок отложил оставшийся револьвер в сторону (теперь он поблескивал между двух роз), потому что не хотел, чтобы его рукоятка находилась в непосредственной близости от руки. Был не в том настроении. Потом поднялся, чтобы как следует отчитать Патрика. Почему-то ему казалось, что настроение его от этого хоть немного, но улучшится. Он уже слышал свои первые слова: «Гебе нравится рисовать тех, кто спасал твою совершенно никчемную жизнь, глупец? Это веселит твое сердце?»