Светлана Багдерина - И стали они жить-поживать

Интересно, они будут ждать, пока мы сами свалимся, или кого за нами пошлют?

Да уж, конечно, не Атаса…

Спрыгнуть и попытаться перерезать ему горло?

А толку? Их ведь там еще останется три десятка с лишним. Поздравляю. Глупейшая идея.

Но что еще делать?

Ждать?

Чего?

Дождемся – увидим?

Серафима невесело вздохнула, перехватила нож поудобнее и приготовилась к непродолжительной, но бесплодной обороне своего хлипкого рубежа.

И тут ей пришла в голову мысль, что обидно будет помирать даже при всех перечисленных условиях, так и не выяснив один, не дававший ей покоя уже чуть не час, вопрос.

Она осторожно потянула вздрогнувшую и едва не свалившуюся с ветки октябришну за подол и прошептала:

– Находка… А, Находка… А скажи мне, почему тут смеяться нельзя? Не то, чтобы особенно и хотелось, конечно, но все же?

– Нельзя, ваше царственное величество. Ни за что. Блу… хозяева этого места заберут.

– Куда?

– Не знаю. Кого они забирали, никто не возвращался.

– И взрослого тоже?

– Хоть кого заберут. Они шутить не любят.

И тут гудящую от усталости, страха и бессонницы голову царевны посетила еще одна идея. Дурацкая абсолютно, но попробовать стоило. Хоть и, скорее всего, только для того, чтобы вычеркнуть ее из списка.

– Находка, – потянула она ее за подол. – А ты знаешь какой-нибудь заговор, чтобы человек смеяться начал?

– З-знаю…

– НУ ТАК ЧЕГО ТЫ ТУТ СИДИШЬ И МОЛЧИШЬ???!!! Говори!.. – яростно прошипела Серафима, нервно поглядывая в туман. – Ты, самое главное, живых, живых заговаривай – умрунов, наверное, все равно не рассмешить!..

И октябришну как прорвало.

Почти в полный голос она затарахтела с пулеметной частотой, так, что едва можно было разобрать немудреные слова:

– Щекотуха-локотуха, щекоти-локоти, у боярина Атаса бока шевели! Щекотуха-локотуха, щекоти-локоти, у боярина Юркого бока шевели! Щекотуха-локотуха, щекоти-локоти, у боярина Щура бока шевели! Щекотуха-локотуха, щекоти-локоти, у боярина Атаса бока шевели! Щекотуха-локотуха, щекоти-локоти, у боярина Юркого бока шевели!..

Снизу, сперва робко и неуверенно, потом все более конеподобно и истерично, донеслось оглушительное в ватной тишине блудного места ржание.

Переходящее в пронзительный визг – звук, который Серафима ни при каких обстоятельствах не ожидала услышать от тройки звероподобных вояк, и от которого мурашки забегали по коже[81] как жители растревоженного пьяного муравейника.

Туман вокруг них сгустился: протяни руку – упрется, закружил, как торнадо в кружке кефира, обдал потусторонним холодом и заставил волосы зашевелиться.

Находка прижалась к стволу еще крепче, так, что в зебристой коре, наверное, отпечатались ее руки, грудь и щека – никакому блудне вовек не отодрать, и царевна, не долго раздумывая, последовала ее примеру. Что сейчас слышал и чувствовал бедный Саёк – оставалось только догадываться.

Внезапно разом все стихло.

Кефир разбавили водой.

Серафима напряженно, так, что в ушах звенело, вслушивалась в тишину под собой – вглядываться все равно с такой высоты было пока бесполезно.

Ничего.

Ни голосов, ни шагов.

Неужели блудни забрали их всех?!

Щаз. Размечталась.

Но как бы проверить?

И если умруны остались, то почему они никуда не уходят?

И что делать дальше?

Но выдвинуть идеи на этот предмет ей не пришлось.

С соседнего дерева – метрах в двух от них, там, где, по ее прикидкам, должен был прятаться поваренок – раздался какой-то шум, звуки ударов, похожие на пинки, и шмяк маленького щуплого тела, падающего сверху на другое тело, большое и вооруженное.

– АЙ!!!..

– Саёк!!!..

Серафима сиганула, очертя голову, вниз, не успев приземлиться, кромсая ножом направо и налево, но она знала, что чтобы избавиться от умруна, его нужно было пропустить через мясорубку.

А тут их было пятнадцать.

Пятнадцать – не тридцать, но и с таким количеством практически неуязвимого противника предприятие ее с самого начала носило печать поражения, и она, в общем-то, не удивилась, когда трое здоровенных угрюмых гвардейцев повалили ее на землю и скрутили за спиной руки.

Рядом уже лежал Саёк.

Только Находки не хватает, криво усмехнулась Серафима, и не успела поднять глаза к месту ее укрытия – она тут как тут.

Свалилась сверху на них, визжит, кричит, царапается…

Через несколько секунд умруны бросили ее рядом.

Ну, теперь все в сборе.

Что у нас в программе дальше?

Воссоединение с другой бедой? Прямая дорога к Костею?

Пусть они и не рассчитывают, что я вернусь туда когда-нибудь!

Им придется меня убить, чтобы привезти туда.

Но, к немалому недоумению царевны, никто и не собирался ее никуда возвращать, везти, тащить, или совершать какие-либо иные действия, направленные на перемещение во времени и в пространстве, если на то пошло. Умруны просто стояли и молчали, глядя в никуда.

И чего стоим, кого ждем?

– Первый, – вывернув шею, чтобы опавшая листва не лезла в рот, строго обратилась она к гвардейцам.

Один из них – тот, который ближе – повернул голову в ее сторону.

– Слушаю, матушка.

Если бы царевна уже не лежала, она, скорее всего, упала бы.

– Ч-ч-ч… Ч-ч-ч…Кто?.. Как?.. Как ты сказал?..

– Слушаю, матушка, – послушно повторил умрун.

– Матушка?! Почему – матушка? – непонимающе заморгала Серафима, стараясь быстро сообразить, где тут скрыт подвох и что это все для них значит.

– Последний приказ сержанта Юркого был: "хватайте прислугу и царицу, мать вашу", – бесстрастно объяснил гвардеец. – Значит, вы – наша матушка. Командир не может обманывать.

Остальные умруны согласно закивали:

– Вы – наша мать.

Серафима медленно обвела глазами все полтора десятка суровых лиц, и мысленно сделала поправку: "Мать-героиня. Ваша."

И тут ей пришла в голову кое-какая идея, проверить на практике которую очень даже стоило.

– Значит, я – ваша мать? – ласково улыбаясь, уточнила она[82].

– Так точно, матушка.

– Тогда развяжите меня немедленно, деточки, – голосом царевны можно было украшать торты и добавлять детям в какао.

– Никак нет, матушка, – смущенно покачали головами гвардейцы Костея.

Ах, чтоб вас, дуботолы!..

– Но почему, карапузики? – вопросила царевна таким же елейным голоском, каким, наверное, коза из сказки пела: "ваша мать пришла, молочка принесла".

– Приказ командира отменить не может никто. Даже родная матушка, – с сожалением, но твердо отчеканил Первый и опять бесстрастно уставился перед собой.