Александр Доставалов - Ожог от зеркала

Монах со шрамом скользнул вперёд, пытаясь нашарить взглядом Пихту – разведчик будто растворился в груде тряпок. Двое других, обожженные файерболом, рвали браслет с Мухиного запястья, пацанчик лежал, как изломанная кукла, оплёванный Ероха, не пытаясь встать, сжался под ногами верблюдов, но тут в дело вступила третья сила.

Что-то повелительно крича, размахивая короткими саблями, набегали охранники базара. Их было человек восемь, и монах со шрамом, развернувшись, молча кинулся навстречу. Первый турок, разрубивший вместо монаха пустоту, нарвался на кривую дубину и осел, глядя перед собой мутными глазами, второй было попятился, но тут «сумеречный» странно повёл плечами, будто пытаясь сбросить невидимый рюкзак. Шрам на его лице побелел, а сам монах, покачнувшись, рухнул на землю лицом вниз. Меж его лопаток торчал длинный нож. Метнувший клинок Пихта снова исчез в ворохе тряпок, обожженные файерболом монахи попытались отбиться от наседающих стражников, но это уже было безнадёжно.

– Получается, человек как луковица? Один слой социума накрывает другой, и так до самой сердцевины?

– Именно так, – сказал Фарсал. – Все решения в конечном итоге формируются социумом. Можно сказать, что человек всю жизнь постепенно погружается из логоса природы в логос социальный. Его астрал перерождается.

– Что же тогда наше? – задумалась Ольга. – Если брать человека не как мясную тушу, а как личность, то как же очиститься? Если внутри столько намешано?

– Вы до сих пор не представляете сколько.

– Но можно как-то выдрать из себя все это?

– Зачем?

– А я хочу сам думать, – сказал Тарас. – Не хочу, чтобы что-то внутри влияло на мои решения.

– Астральный кокон не внутри тебя. Он повсюду. Кроме того, биологически чистый человек – существо непривлекательное. Это животное, двуногая обезьяна.

– Но как же быть? Всё равно ведь надо чиститься.

– Техники есть. Можно последовательно убирать всё наносное. Раз за разом, пласт за пластом. Очистить луковицу.

– Так в чем же дело?

– Дело в том, что под этими слоями краски не останется рисунка. Только холст.

Тарас запустил в волосы пятерню и стиснул пальцы.

– То есть весь наш разум...

– Это отражающий сплав различных воздействий социума. Большинство этих воздействий управляющие. Без них личность просто не сложится.

– А как можно воздействовать на все это? – снова вступила в разговор Ольга.

– Вы можете сортировать новые пласты. Отказываться от части информации, не принимать её или сбрасывать. Можете убрать часть прежней информации, как бы переписать программу заново. Но считать, что даже эти решения принимает некто чистенький, незапятнанный, – это иллюзия. Человек есть отражение окружающего мира. Если зеркалу нечего отражать, в нем останется пустота.

– Смерть?

– Смерть разума. Тело может пережить тотальную чистку.

Никита поднял руку, Фарсал кивнул. Сегодня он почти не дрался.

– Это как с питанием?

– Да, похоже. Наше тело строится из пищи и воды. Это основа для костей, для тканей, внутренних органов. И убрать органический материал невозможно. Но изменить... – Фарсал улыбнулся. – Вместо мяса или рыбы ешь виноград, орехи, пей чистую воду вместо вина. Постепенно перестроится каждая клеточка организма.

Ученики задумались. Фарсал молча смешивал заготовленные ими порошки. Серебряная лопаточка тихо постукивала о края чашки.

– А можно ли увидеть основу души? Или разума? – вдруг спросил Тарас.

– Конечно. Достаточно посмотреть в собственные зрачки.

– Именно посмотреть? Через внимание?

– Внимание есть созидающая часть человека. Его и высасывает электронная Тварь.

– А тело...

– Чтобы полностью владеть своим телом, надо полностью его вообразить, – непонятно сказал Фарсал. Тарас хотел переспросить, но тут послышался шум – в зал занятий, оттолкнув служанку, вбежал запыхавшийся Пушистый.

– Ярослава убили!

– Что?!

– Ярослава на рынке убили...

Тело младшего школяра вносили в дом.

Ни Фарсал, ни Ольга, ни тем более Уля ничего не смогли поделать. Ярик погиб в глупой стычке на стамбульском базаре. Вместе с ним принесли труп Укропа и Муху, в котором ещё теплилась жизнь.

Маринка оклемалась довольно быстро, правда, шею ей кособочило ещё несколько дней. Ероха и Пихта вообще не пострадали.

Глава 21

Хвощ зашёл в тренировочный зал.

Собственно, залом это помещение назвать было сложно – большая, выложенная циновками площадка, укрытая навесом от дождя. Шершавый, весь в поту, сидел под стеной, рядом валялись «когти дракона». Тренировавший его китаец уже ушёл.

Хвощ и рассчитывал подойти к окончанию занятий.

– Ну чё, кошак? Научился? – полюбопытствовал Хвощ.

Шершавый молча встал, подошёл к колодцу, что находился здесь же, в углу площадки, и вылил на себя полведра холодной воды. Затем растёрся ярким полотенцем. Гость поднял «коготки» за шнуровку, не пытаясь примерить их на руку.

– Получается? – снова спросил Хвощ.

– Медленно. Как она и говорила, – буркнул Шершавый.

– На хрен это тебе нужно? – усмехнулся атаман. – Столько мороки.

– А чё, лучше кальян курить?

– Ну... Поприятней, – сказал Хвощ. – Хотя, конечно, кто его знает... Кальяном от стражи не отобьёшься.

– Я пока тоже не отобьюсь, – хмуро сказал Шершавый. – Меч или секира – это да. А когти эти... – он махнул рукой.

– Тебе же нравилось, мамкина норка, – удивился Хвощ.

– Мне и сейчас нравится, – вздохнул Шершавый. – Только слетаю я всё время с этих поганых струн. И блевать уже надоело. Мутит каждое утро.

Хвощ осторожно положил когти на лавочку. Он тоже пробовал их надевать, но ничего, кроме боли в локтях, не почувствовал.

– Лучше ножей ничего нет, – заметил он. – Мне Никита клинки заговорил, теперь вообще. – Короткое движение руками, и два ножа вздрогнули, вонзившись в столб, подпиравший крышу. Между клинками вряд ли можно было втиснуть палец.

– Ничего, научусь, – сказал Шершавый. – Одно другому не мешает.

– Тебе всё та боярыня покоя не даёт, – усмехнулся Хвощ. – Сколько лет прошло.

– А тебя тогда не заело? – спросил Шершавый. – Одна всех... Еле удрали.

– Да... – почесал затылок Хвощ. – Лешему горло разодрала. А Леший был...

– Леший был как леший, – хмуро сказал Шершавый, выпил воды, закашлялся с характерным рвотным оттенком и вдруг, скрючившись, согнулся над стоявшим в стороне корытом. Его тошнило. Хвощ вытащил ножи и аккуратно убрал их в специальный пояс.