Татьяна Тихонова - Дьюри

Одежда была мне впору. Серое вязаное пончо, по-другому не знаю как назвать эту вещь, и штаны. С удовольствием почувствовав себя вновь одетой, я вышла и, подтащив тяжелый табурет к столу, потянулась за мясом. Гемма Лой улыбнулся, пошевелив ушами:

— Оказывается, Харзиен, хозяйка флейты прехорошенькая! Ишь ракраснелась вся. Да-а… — протянул он глубокомысленно, глаза его прищурились, — если бы не война, милая моя, не бродить бы тебе по лесам да пустошам нашим, а жить в замке короля дьюри да радовать нас красотою и добротой своею…

— Если бы не война, гемма Лой, — ответила я, с удивлением замечая, что голос мой начинает меня слушаться, то ли оттого, что в тепле я оказалась, то ли раны в груди затягивались постепенно, и добавила уже громче: — не увидеть бы никогда мне ни Вересии, ни короля дьюри, никого из вас… Нет худа без добра, как говорит моя бабушка.

Харзиен слушал меня и молчал. А гемма ответил:

— Мудрая женщина, верно подмечено.

Ос же звонко перебил его:

— Значит, по вашему, если воин в бою погиб, то ему от этого какое-то добро есть?

Лой обернулся к сыну.

— Ты еще молод, сынок…

— Есть добро, Ос, — сказал Харз мягко, — его любимая, дети его, родители жить будут… Если же и они все погибли, то и тогда добро есть: он выполнил свой долг перед ними, он умер, защищая их…

— Все красивые слова! — крикнул Ос, разозлившись, — мне?! Мне — какое добро в том, что я — урод? — голос его сорвался.

И он заплакал, заплакал тихо. Белые, тонкие руки мальчика вскинулись к лицу, закрывая его.

Все молчали. Гемма торопливо подошел к сыну, и попытался обнять его, но мальчик изо всех сил отбросил его руку. Лой тяжело опустился на кровать рядом с Осом. Сгорбившись и опершись на руки, он смотрел в пол и молчал…

— Нет никакого добра в том, Ос, — проговорила я в наступившей тишине, мой прорезавшийся голос показался мне неприятно громким, и я добавила тише: — это — несчастье…

Ос вскинул голову и сейчас смотрел на меня, прищурившись зло и жадно ловя каждое мое слово, словно намереваясь вцепиться в меня, лишь только я замолчу.

А говорить ничего не хотелось. И так много сказала. Может быть зря. Не люблю говорить. Слова, если их много, теряют свою ценность и звучат фальшиво. И режут больно этой фальшью.

Маленький Ос, сжавшись всем хрупким телом, словно его били, молчал. И все молчали.

Стало слышно, как дождь шуршит по соломенной крыше, стекает с нее и каплями ударяется о мокрую землю. По лесу пробежал ветер, и еще, и еще раз… И солнце, прорвавшись сквозь тучи, выглянуло и заиграло на мокром окне, на железном чайнике, на глиняных кружках, облитых глянцем.

— Вот и дождь кончился, сынок… — тихо проговорил Лой.

4

А я вышла на крыльцо. Тяжело видеть чужую боль, особенно когда ничем не можешь помочь или что-то изменить.

Глубоко вдохнув лесной, пахнущий дождем, мокрым деревом, листвой воздух, мне не хотелось никуда уходить. Так бы и остался на этой поляне, в одном из этих домов под соломенными крышами, с уютными крылечками, маленькими окнами с толстым желтоватым стеклом… вдали от жестокого Ошкура, выжженных деревень, страха и боли.

Солнце припекало все сильней, поднявшись уже над лесом. А я села прямо на теплый деревянный пол крыльца и, откинувшись на беленую стену дома, уже не думала ни о чем.

Но вот дверь в дом открылась, и появился тот, которого я бы хотела взять с собой в ту жизнь, где мне только что было так хорошо.

— Ты меня звала? — тихо спросил дьюри.

— Нет, — улыбнулась я.

— Я ошибся, — пожал плечами он.

Но не ушел. Он сел рядом, положив локти на колени. И некоторое время молчал. А потом я услышала его:

"Мне хорошо с тобой, О"

Повернувшись к нему, я долго смотрела на дьюри, но он молчал и улыбался… глазами… И опять я услышала его:

"Даже когда ты молчишь… Почему?"

А я подумала в ответ:

"Почему тебе хорошо со мной, или почему я молчу? — и рассмеялась, то ли оттого, что не выдержала пафосности этой минуты, то ли оттого, что не знала ответ на этот вопрос… — А может быть, я хочу, чтобы ты сам ответил на этот вопрос…"

Но то, что я услышала в ответ, заставило меня покраснеть:

"Как можно объяснить, отчего тот или другой человек начинает нравиться тебе? Видимо, что-то совпадает… Вдруг, понимаешь, что даже паузы в предложениях делаешь с ним в одном и том же месте… И взгляды, коснувшись друг друга, не бегут быстрее прочь, заменяя случайное прикосновение дурацкой улыбкой, а словно проходят насквозь, выжигая горячую дорожку в тебе… и ты начинаешь приглядываться к тому, кто вызвал это странное ощущение… "

— Зачем тебе мои глупые мысли? — сказала я вслух, чувствуя как горит лицо и бешено колотится сердце.

— Я люблю тебя… — тихо сказал дьюри.

…А солнце уже спряталось вновь. И глухие раскаты грома громыхнули над лесом. Дождь радостно застучал вновь по листьям, по траве, зашуршал по соломенной крыше. Он шел и шел… по мне, по нему, по его и моим рукам… А нам было все равно. Нам было хорошо в этом дожде. Где никому не было дела до нас…

Часть 7

1

Дожди зарядили на всю неделю. Лес стоял притихший, сырой. С ветвей деревьев падали тяжелые капли… Густой туман сменялся моросящим дождем… Он барабанил занудно по толстым стеклам окон, стекал по соломенным крышам, собирался в лужицы. Земля чвакала под ногами, травы стояли наливные, душистый горьковатый аромат пижмы плыл над некошеной поляной, а желтые цветки на длинных стеблях тянулись вверх, к солнцу, будто спрашивая его, когда же небеса перестанут лить воду и отпустят золотое жаркое солнце на волю…

Я живу здесь уже неделю. И каждый день, боясь открыть глаза, говорю себе, что вчера был самый счастливый день в моей жизни… И открываю глаза, и вновь он со мной, мой дьюри…

Однако Харзиен исчезает иногда. Его нет подолгу, вот и сегодня, проснувшись на чердаке под соломенной крышей геммы, завернувшись в теплое лоскутное одеяло и глядя в маленькое оконце на клочок серого дождливого неба, я думаю о том, что дьюри нет уже второй день.

Когда я пытаюсь спросить у геммы Лоя, куда исчезает дьюри, он лишь улыбается и говорит, что так надо, и король вернется.

Я же начинаю скучать без него, и тогда, накинув длинный плащ геммы, натянув капюшон, отправляюсь в лес.

И хоть и не знаю здешних мест, и боюсь всяких неведомых мне существ, наверное, обитающих здесь, но больно уж похожи эти места на мои родные, возле Михайловки, где была у бабушки дача, и где всегда в это время мы ходили за грибами…