Евгения Кострова - Лазурное море - изумрудная луна (СИ)

— Ты сильный, Таор, — сказал Анаиэль, и тогда воин с телом титана, чьи руки перевивались мускулами, как и сильные длинные ноги, изогнулся дугой, когда леденящая стужа игл коснулась его палящей кожи, и он увидел за гранью боли, как расходится сияние звезд под его криком и расталкивается лилово-рыжий окрас плывущего неба. — Докажи мне, что ты достоин быть моим эмиссаром и прислужником.

Таор скрепил зубы, и когда ледяной огонь прожигал его кости, он не произнес ни звука, как и тогда, когда его запястье истекало блестящей кровью, и из сосудов по склизкой рдяной лужице проскальзывали черные змеи, оросив краснотою сверкающую чистоту песка.

Когда его руку перебинтовали, а сила постепенно начала возвращаться, он с отрешением смотрел на отрезанную культю. Если бы девчонка не отбросила его в сторону, один из золотых смычков, вполне мог угодить в предсердие или порвать грудь, и у него бы в теле была зияющая дыра, затемненная его собственной кровью, который бы он захлебывался, пытаясь утихомирить разрастающуюся муку, тогда те червяки сожрали бы его куда быстрее. Краем глаз он бросил взгляд на девушку, укутанную в пледы из шкур, и тело ее содрогалось, как от холода, словно она возлежала не в жаркой пустыне, а на озере, покрытым льдом, расходящемся узорными трещинами от тающих снегов. Анаиеэль вновь обтирал ее скулы тряпицей, смоченной охлаждающим раствором, но каждый раз, когда он убирал руку, он растирал ткань между пальцев, всматриваясь в алые отметины на коже, как если бы его укусило стихийное пламя бурого огня. Когда солнце зашло, они развели костер, и снопы горящих искр развевались на теплом ветру, и тогда Таор заметил, что волосы молодого господина не заплетены, и лишь длинная золотая вставка в форме кружевного лепестка сцепляла его ниспадающие на плечи волосы. Голос Таора готов был сорваться от волнения, пытаясь встать, но предательское тело не слушалось его команд:

— Первый Господин, Ваши волосы…

— Все в порядке, — с напускным безразличием выдохнул Анаиэль, проводя пальцами по длинным лентам, не переставая пожирать глазами, беспокойное лицо незнакомки, встретившейся им на пути, не замечая нахмуренного выражения своего воина. — Мне не дает покоя, что она не может проснуться от своих видений. Похоже, что она провидица. В месте, где я отыскал ее, было полно призраков усопших, они не хотели отпускать меня, не побоявшись ворваться в пространство реальности в светлое время и исчезнуть под прикосновением света. Она может стать настоящим пиршеством даже для ночных дворян.

— Мы не можем просто оставить эту женщину здесь? — ледяным тоном заявил мужчина, грубым жестом указывая на девушку. — Меня не очень радует идея, что до ближайшего селения за нами поплетется слабая женщина, которую еще будут населять недобрые видения, а во снах она будет предрекать смерть и погибель всему сущему. Да и Вы пророков не особо жалуете, еще не хватало, чтобы за нами шли существа из низших слоев, в некоторых окраинах их столько, что и луча серебристой луны не видно.

Анаиэль устало потер шею, и не глядя на своего прислужника бесстрастно, но твердо сказал:

— Она пойдет с нами.

Непоколебимая связь между хозяином и слугой натянулась, и Таор вкусил горький металлический вкус, стывший на языке. Ему отдали приказ, которому он обязан повиноваться ценой своей жизни, которому не сможет противиться всей силой сердца и воли. Он почувствовал невидимую силу слов на волосах и ресницах, кончиках пальцев, в новом глотке воздуха, и ничего не ответив на желание мужчины, что со смирением пил похлебку из разбитой деревянной чаши, которую Таор не мог вытерпеть даже под страшнейшими пытками, но которую приходилось глотать от неимоверного чувства голода, обратил взгляд к мерцающему звездами небу. Он не станет перечить, как и не станет упрекать, а пойдет по любому пути, избранному его господином, даже если он будет выстелен грехами и кровью тысячи. Так он решил, однажды, когда Анаиэль де Иссои спас его от наказания получения металлическими и раскаленными розгами пятнадцати ударов. Взрослый мужчина не мог вытерпеть двух, а для пятнадцатилетнего мальчишки это означало распластованное мертвое тело, чей дух мог покинуть оболочку после нескольких размашистых взмахов. Перед тем, как погрузиться в неспокойный и болезненный сон, он подумал, что вместо того, чтобы слуга защищал господина, он больше полагается на того, кому сам обязан служить и в жизни, и после смерти. Возможно, и на том свете его господин будет спасать его, а Таор будет прощать, и никогда не будет осуждать за безрассудство и опрометчивость.

Анаиэль же не спал, томимый желанием помочь той, что сжималась под толстыми и тяжелыми шкурами. Ее частые вздохи резали его сердце, и каждый раз, когда красивые губы выгибались в стоне, ему приходилось стискивать кулаки, впиваясь ногтями в плоть, чтобы заставить разум подчиняться, а не пойти на поводу зову смертельного ветра, гласящего разбить старинный город в молниях и расколоть в ветровых смерчах. Так, чтобы сама земля забыла об имени, данным древними картографами. Когда взошла полная луна, бледным сиянием прильнув к ее лицу, он смог довольствоваться нежным и ранимым благоухающей красы обликом в тиши, в покое от чужих и осуждающих взоров, бросаемых его подчиненным. Девушка происходила из бедного слоя населения, на теле не было ни единой татуированной руны, которые накалывались на кожу новорожденным для защиты от злых духов, и даже самые неимущие и обездоленные отмечали детей крохотными символами с черной или алой краской. Но, так или иначе, она каким-то чудом должна была добраться в такие дали, возможно, путешествовала на одном из караванов перевозящих специи и ткани. И вот, оказалась у стен окаянного Даррэсса, чья молва о чудовищных заклятиях, наложенных на мраморные врата, и населявших усыпанные богатством особняки простиралась до самых крайних границ Северных земель. Что делала она среди развалин старинного города проклятых? Искала бессмертные сокровища или нечто иное? Он с сомнение в искалеченной душе, раздираемым внутренним противоречием, тыльной стороной пальцев, не дотрагиваясь, проводил по воздуху по мягким черным завиткам волос, представляя, какими мягкими они могли бы оказаться на ощупь. И в этот миг, он расслышал тихий всхлип, и каким-то неуловимым образом все еще зажмуривая в фантомном испытании глаза, простерла тонкие, хрупкие руки к горящему огню, словно хотела почувствовать жар полыхающего костра на своей изумительной коже. Такого оттенка он не видел никогда прежде ни у одной простолюдинки или наследницы высокой крови, кожа была загоревшей, но гораздо светлее, как топленое молоко или ореховая пахта. Анаиэль взглянул на ее израненные руки, стараясь приглушить раскаяние, но все равно не смог побороть в себе угрызения совести за то, что причинил ей такую боль. Ему виделось, как кровь стекалась лужицей, оставляя за собой алую тропу там, куда она перебрасывала в истомляемом и одержимом сне руки, так алые туманы, вьющиеся над белыми горными кряжами, расталкивая яшмовые блики рассвета. Кутикула и ногти ухоженных пальцев все еще кровоточили, он так и не сумел ее перевязать, пытаясь спасти Таора, но пугающая и сладкая правда была в том, что ему было страшно дотрагиваться до нее. Анаиэль вспомнил свои ощущения, когда прижал к себе тонкую талию и изящную спину, с укором про себя подумав, что сожми он ее плечи сильнее, то определенно смог бы расслышать треск ломающихся костей. И жилка на его лице нервно дернулась, когда он представлял себе, как держит в руках безжизненное тело, не сумев защитить и спасти свою мечту, выточенную из восхитительной иллюзии. Отблески света играли на тенях, поднимающихся черными волнами на высокие стены из желтых кристаллов, проплывали по каменной ограде, выложенной в форме кольца, вокруг горящего костра, на отяжелевших веках грозного воина, прижимающего во сне гигантских меч, на угольных волосах небрежной копной раскинутых на мягких шкурах, на красивых и легких скулах, отбрасываемых длинными ресницами, что украшали ночные эфиры, застывшие над крышами дворцов, усыпанными солнечно-золотыми самоцветами, что в отблесках восходящих виражей небесным одеянием укрывали широкие лестницы, ведущие к тронным залам.