Вера Огнева - Кольца Джудекки

- Если с хорошим ремонтом, то - вполне, - в голосе г-на Алмазова появилась толика уважения. - Дети: один - в институте. Возможно, и сам поступил. У таких, как вы дети, как правило, учатся неплохо. Но не исключено, что пришлось маленько помочь отпрыску. Ладно, не имеет значения. Второй - в школе. Жена работает вместе с вами. Хотя всегда были врачи способные содержать неработающую жену. И не одну. Вы не из них.

Здесь осталось только согласится.

- Значит, оба день и ночь на работе. Редкие минуты отдыха. Редкие поездки всей семьей на море, - так, кажется, говорят: на море? - когда обломится бесплатная путевка в пансионат. Или дикарями. Хорошее слово. И каждая радужная бумажка на счету. Яхта, что дразнится на горизонте, не доступна. Приличное место в приличном санатории - тем более. Даже на скутер для младшего денег нет. Еще забыл: машина. Копейка или шестерка?

- Одиннадцатая модель.

- Наверное, роскошь, - прозвучало со смаком пассажира "Мерседеса", или пременительно к хронологии - "Чайки". - Если я не во всем прав, то уж во многом - точно. Так вот, перенести тебя, - г-н Алмазов вмиг погрубел. Тыканье неприятно покоробило Илью. Когда Горимысл говорил: "Ты", было понятно, нормально и даже приятно. Когда тыкнул господин Алмазов - захотелось напомнить, что вместе они отнюдь никого не пасли, и вряд ли придется.

- Перенести тебя в твой мир я не могу. Но сделать твою жизнь здесь вполне сносной и даже приятной - в моей власти. От тебя взамен потребуются определенные услуги.

- Какие?

- О них разговор впереди. Если ты согласишься.

- Не велено сообщать? - Илья не скрывал издевки.

Г-н Алмазов отмахнулся от неуместной иронии как от мухи:

- От тебя потребуются профессиональные навыки, для выполнения кое-каких специфических операций.

Никак, г-н Алмазов задумал кастрировать вверенную ему слободу? Вполне в духе примитивного рационализма - усекновение яиц, в качестве альтернативы отрядам.

Хотя для такого и Гаврюшка сгодился бы. Работа как раз по нему. Но, глянув на собеседника, Илья осекся. Нечто иное туманило взор местного головы. Более грандиозное.

Они что тут экспериментировать на людях собираются? В памяти некстати всплыл старый английский фильм: голова человека пришита к телу кабана. Жутко было в детстве до истерического хохота.

- Эксперимент? - осторожно поинтересовался Илья.

- Можно и так сказать. Только хочу сразу предупредить: согласишься, обратного пути не будет. Через стену…

- Нет, - коротко-обреченно перебил его Донкович.

- Хорошо подумал?

- И думать нечего.

- Будешь гнить здесь?

- Догнию как-нибудь.

- Ты еще даже на очистных не бывал. Я не говорю про отряды. Вот где страх.

- Перебедуем.

От мирной беседы ничего не осталось. Короткие резкие фразы встречались в воздухе как клинки. Того и гляди, искры посыплются. Консенсус - модное некогда словечко, привнесенное в обиход городов и весей меченным балаболом - не случился. И никогда не случится. Илья это понял. Понял и г-н Алмазов, но молча удалиться не смог. Напоследок оставил, как шлейф вонючего дыма:

- Побарахтайтесь, Илья Николаевич. Думаю, сами придете и сами попроситесь обратно. Не обессудьте, в другой раз условия будут предложены более скромные, - и уже выходя - тем, кто стоял за дверью:

- Гоните в три шеи!

А г-н Донкович лежал и, как всегда в таких случаях, искренне сожалел, что в очередной раз не смог прогнуться, лизнуть, подладиться, да просто схитрить. И никогда, наверное, не сможет. На том свете так жил и на этом придется. Там на одной чаше весов было… Да какая разница! Здесь-то - нет.

Ивашка не вошел - ворвался:

- Вставай, тля позорная! Че разлегся?! - незаряженная чушка, бывшая некогда револьвером Смит-и-Вессон, нервно плясала в руке. Доктор Донкович, превозмогая слабость, пополз с топчана. Тут-то ему и помогли: пинком, тычком; и за руку, чтобы затрещали швы куртки. Еще лучше - порвать. И вдогон… нет сначала - в торец. У, паскуда! Встать он не может. И все же - вдогон, пинком в задницу, чтобы летел через порог башкой об стену. Ивашка весь кипел и булькал. Иосафат, правда, малость осадил:

- Полегче, полегче. Неровен час, покалечишь.

Ивашка развернулся к трибуналщику. Во разошелся: рожа красная, рот раззявлен, глаза навыкат. Не появись вовремя Горимысл, глядишь, и Иосафату прилетело бы.

Жалеть потом Ивашке - не пережалеть. Однако вслед и заступник обрисовался:

Лаврентий Палыч собственной персоной. Сия персона притиснулась в коридоре к стеночке, поскольку вчетвером им на узком пространстве было не развернуться, да еще Илья лежал наискосок.

Ивашка напоследок, выбрасывая остатьние вихри ярости, скакнул без разбега, намереваясь прийти, на распростертое по полу тело. В порыве боевого безумия вретухай, однако, не заметил, выставленный Горимыслом кулак. Грохоту было!

Илья поднимался медленно. Сначала на четвереньки, потом на колени, потом, опираясь рукой о стену, на трясущиеся ноги. Встал. Шатало и гнуло, но держался.

Шаг, еще шаг… Не дождетесь, гады. Шаг… Так и побрел в сторону выхода под скороговорку Иосафата, повизгивания Лаврюшки, молчание Горимысла, открыл дверь и вывалился в знобкий полдень.

Оказывается - осень. Едва ощутимый ветерок с привкусом гниющих водорослей прошелся по разбитому лицу. Илья посмотрел на свои руки. Пальцы двоились.

Стараясь не промахнуться, вытер кровь с подбородка. Разъярившийся вертухай все же основательно зацепил. Два зуба шатались. Из разбитой десны бежала кровь. Губы как оладьи. В голове шумело и бухало. Илья посмотрел по сторонам: может, во вне?

Ничего подобного - сотрясение, мать его! Надо бы отлежаться. Только, где? Разве, дотянуть до старого римского колодца и прилечь на теплые плиты, якобы только проявился. Набегут, поднимут, поведут; карантин, спрос… от штрафа до усекновения головы.

Его окружали те же, что и в день проявления дома, под ноги стелилась та же мостовая. Теперь он знал, все это сложили ДРУГИЕ - так тут выражались - другие - те, кто жил на берегу моря до новопоселенцев. Они воздвигли стену. Они, наверное, приручали гигантских черепах. А как же сигнальные ракеты? Не было их! Так проще.

Вполне, кстати, возможно, свечение над краем стены было галлюцинацией, следствием многодневной интоксикации.

Надо бы встать, но сил не доставало. Так и сидел на ступеньках. Мимо скользили редкие прохожие. На избитого человека внимания никто не обращал. За дверью, которую Илья подпирал спиной, пробухали шаги, но не дошли, потоптались, отдалились. Если его обнаружат на ступеньках - погонят, а еще вернее, спустят на него своего пса Ивашку. Тот довершит. Тому только дорваться.