Кейт Эллиот - Собачий принц

Гент пал, и он должен был погибнуть, защищая его, но ему не дано умереть. Это проклятие мать наложила на него при рождении. «Никакая из известных болезней не коснется его, никакая рана, причиненная другим существом — самцом или самкой, — не вызовет его смерти».

Он не мог спать, а когда его рассудок прояснялся, он раздумывал, не милость ли это, ниспосланная рукою Владычицы, — все эти припадки безумия, тряски, бесчувственное состояние, в которое он мог погрузиться на заре и выйти лишь глубокой ночью. Образованный человек обязательно придумал бы способ вырваться из тюрьмы духа, неразрывно связанной с его цепями. Но его обучали лишь войне. Такова была его доля — доля незаконнорожденного сына короля, ребенка, рождение которого дало Генриху право стать наследником престола как Вендара, так и Варре. Он должен был стать воином и защищать владения отца.

Он всегда был послушным сыном.

Послал бы отец солдат для его спасения? Генрих наверняка считал его погибшим. Но на Гент он обязательно пошлет войска. Ни один король не оставит такой важный город в руках варваров.

Но даже если его спасут, что если отец не захочет больше его признать, видя, кем он стал?

Он смутно вспоминал видение, в котором перед ним предстали двое детей. Только в Генте не было больше детей. Она увела их в безопасное место.

Когда-то детей тянуло к нему, но эти двое его боялись. Они считали его животным — он видел это по их глазам. Были они лишь созданием его воспаленного мозга? Средством, чтобы он сам увидел со стороны, во что превратился? Или они действительно приходили к нему?

Крысы зашуршали где-то рядом, он нащупал под тряпками, в которые превратилась его одежда, нож и значок. Их нож. Ее значок — символ «орла». Правда, был это все же не ее личный знак, он принадлежал мужчине, который пал и имени которого он не мог вспомнить. Но этот знак напоминал о ней, передавал ему ее тепло. Она походила на упавшую с неба звезду, которая стала пленницей человеческого тела. Он сейчас тоже пленник.

Крысы рылись в костях. Он медленно вытащил нож из-под своей разорванной одежды. Нож был дан ему в обмен на информацию, хотя он сказал бы детям, где находится туннель и без подарка. Он сказал бы, потому что его долг — помогать им, помогать всем подданным короля. Он был капитаном королевских «драконов», и присяга обязывала его защищать владения короля, его собственность, подданных.

Крысы не были подданными короля.

Кости валялись вблизи от его цепей, он был быстр и точен. Одну крысу он убил на месте, другую поймал за хвост.

Она верещала и пыталась его укусить и поцарапать. Он убил ее ударом об пол. Собаки проснулись от звона цепей. Эйка спали. Он утихомирил собак. Эти твари питались лучше, чем он, потому что не отказывались от человечины. Он снял с крыс шкурки и съел их сырыми.

Сейчас он был не лучше Эйка — уже не человек, но еще не собака. Ему захотелось плакать, но слез не было. Его постоянно мучила жажда. Жрец иногда вспоминал и давал ему воду. Однажды его пожалела рабыня и поплатилась за это жизнью.

Эйка спали. Он попытался распилить цепь ножом, но лишь затупил его. Он спрятал нож и прилег. Железный ошейник резал шею, и он повернулся, чтобы ослабить боль. Знак «орла» лежал у сердца, приятно холодя кожу.

О Владычица, вот бы выспаться, проспать всю ночь целиком, без снов. Вот бы отдохнуть! Но проснувшиеся собаки пыхтели, распространяя вокруг себя запах смерти.

Подъем!

Что-то случилось. Потянув носом воздух, Ханна поняла, что именно произошло. Сильный, пронизывающий до костей ветер задувал на чердак, вороша сено. Что-то холодное упало на губы. Она слизнула это. Снег.

Снег продолжал падать на лицо, задуваемый сквозняком. Ветер завывал на чердаке. Незакрытая дверь все время хлопала. Где-то лаяла собака. В отдалении кто-то кричал, поднимая тревогу. Наконец ветер рванул так, что затряслась и заходила ходуном вся конюшня, «львы» проснулись.

Она скатилась с кучи сена, нащупывая в темноте сапоги, наткнулась на одеяло Вулфера. Его не было.

Он ушел.

Заунывно зазвонил колокол, звук его завибрировал в ее костях. Казалось, в его гуле можно было разобрать слова: «Пожар! Пурга! Бунт! Тревога! Тревога!»

Девушка нашла сапоги и быстро натянула их. Она ползком двинулась вперед и вскоре нащупала люк и лестницу.Спустившись вниз, в конюшню, она услышала, как сверху один из «львов» что-то прокричал ей. Слов было не разобрать из-за ветра, воющего и визжащего снаружи. Испуганные лошади бесновались, приставленный к ним монах тщетно пытался их успокоить. Колокол все звонил и звонил, как будто провожал сотню новопреставленных душ через семь сфер в Покои Света.

— Ханна!

Она вздрогнула, обернулась, но Вулфера не увидела, потому что в конюшне было совершенно темно.

— Я у двери, — сказал он.

Она осторожно приблизилась. Холодный воздух с силой прорывался сквозь щели в дощатой двери. С каждым порывом дверь сотрясалась, как будто ветер стремился ее выломать. Вулфер подпер ее плечом. Верхняя дверь сеновала внезапно перестала хлопать.

Что-то тяжелое врезалось в наружную дверь. Полетели щепки, но дерево выдержало, хотя Вулферу пришлось со всей силой налечь на дверь. Неожиданно они услышали чей-то тихий голос, шедший снаружи и похожий, скорее, на шорох мышей в стене.

— Пожалуйста, прошу вас, если кто-то есть внутри, впустите меня. — Это был управляющий гостиницей.

Вулфер отворил дверь. Ветер тут же вырвал ее из рук и ударил ею Ханну. Правый бок пронзила резкая боль, она отшатнулась, а дверь ударилась о стену, сорвавшись с верхней петли. Ветер внес внутрь фигуру в натянутом на голову капюшоне.

Нет, это не ветер. Это не вьюга. Это неизвестно что. Ошеломленная Ханна попыталась что-нибудь рассмотреть снаружи. Не было видно даже тени других построек. Ни луны, ни звезд. Весь мир стал призрачным, серо-белым. Они оказались в середине воющего бурана.

Колокола больше не слышно.

Снег ворвался в конюшню, хлестнул ее по лицу. Одна из лошадей сорвалась с привязи. Слышно было, как бьется с ней монах, уговаривая и заклиная.

— Ханна! — Вулфер кричал, чтобы быть услышанным. — Помоги!

Они вдвоем схватили изуродованную дверь и, преодолевая напор ветра, притянули ее обратно. Несмотря на холод, она взмокла от напряжения. Рука соскользнула, и заноза вонзилась в нее как раз в тот момент, когда Вулфер закрыл защелку.

— Фонарь зажигать нельзя, — сказал он, поворачиваясь. — Можем сгореть при таком ветре.

Гостиничный монах сжался на полу, Ханна едва могла узнать его, с ног до головы обсыпанного снегом. Он как в бреду бормотал молитву на языке его Церкви — дарийском. Слов она не понимала.