Людмила Горбенко - Вооружен и очень удачлив

— Натюрморт с грушами и бабочкой. Только вы вверх ногами держите, надо перевернуть.

Казимир буквально захлебнулся кашлем и в порыве внезапно возникших дружеских чувств прислонился к Доби, которого совсем недавно собирался размазать по стенке.

Хендрик бережно сложил рисунки стопкой и вручил слуге.

— Держи. Знаешь, Филя, в городке Дольчезадо, откуда я родом, есть одна легенда. У нас говорят, что при рождении некоторых детей посещает крестная фея. Невидимая, она наблюдает за появлением ребенка на свет и награждает его напутственным поцелуем. Тот, кого она поцелует в ушко, станет талантливым музыкантом или композитором. В шейку — великим певцом или оратором, в пальчик — мастером на все руки. Тот, кого она одарит поцелуем в глазки, вырастает художником.

Внимающий рассказу Филипп смущенно зарделся.

— Значит, меня она поцеловала в глазки? — уточнил он.

Хендрик покосился на уголок портрета мамы, торчащего из папки.

— Прости за откровенность, но, по-моему, она тебя в глазки укусила… Груши с натюрморта похожи на утопленников, а лицом бабочки можно пугать непослушных детей. Таких созданий, как ты рисуешь, на свете просто не бывает. Только не обижайся, ладно?

Слуга с каменным выражением убрал рисунки в тумбочку и натянуто улыбнулся:

— Ладно.

— Тогда в столовую! — торжественно провозгласил Хендрик, бодро взмахивая подолом мантии и любуясь блеском шелка. — Нет, ну до чего удобная одежда у колдунов, оказывается: не жмет, не натирает! Носил бы и носил! Пошли, Филя…

Тихий вздох грустно искривленного прозрачного рта, высунувшегося из каменной стены, остался никем не услышанным. Призрак огляделся и, убедившись, что комната пуста, неспешно полетел в сторону аварийной лестницы, время от времени позвякивая цепями.

За кадром

Вернувшаяся Вторая была серьезной и щеголяла новенькой формой. Однако я заметил, что в вырезе куртки мелькает белый кружевной бюстгальтер — припрятанный остаток костюма невесты. От избытка чувств она залихватски подпрыгнула, щелкнув хвостом и приложив руку к черной металлической каске. Еще одну точно такую же каску напарница держала под мышкой.

— Прибыла!

— Явилась, — поправил я, поглаживая на прощанье ладонью шелковый костюм. Повесив пиджак на плечики, я с грустью потянулся за полевым комбинезоном. — Прибывают солдаты, а черти являются.

Напарница послушно закивала и любезно помогла мне пристроить в специальном ящике несгораемую сигару. Сама-то она несгораемая, а все вокруг обычное. Если хоть одна искра попадет на вешалки с тряпками— конец костюмам. Пока я обряжался в опостылевший полевой комбинезон, проснулся куратор.

— Штиблеты! — напомнил он.

Я прихлопнул ладонью липучки на груди и демонстративно аккуратно поставил обувь на полку.

— Трусы-стринги! — не унимался ехидный голос.

В который раз я пожалел, что полевым работникам строжайше запрещено встречаться со своими кураторами лично. Попадись мне сейчас этот ревнитель порядка — надел бы ему злосчастные стринги на голову— пусть подавится.

Под смеющимся взглядом напарницы я зашел за ширму, где поменял шелковое белье на обычное «семейное», кинул трусы в корзину с грязной одеждой и поправил воротник.

— Давай яйцо, — буркнул я, появляясь пред светлыми очами напарницы, в которых плясали целые полчища чертиков, прошу прощения за каламбур.

Вторая с готовностью протянула каску, на дне которой что-то перекатывалось.

— Это красное? — Я с сомнением оглядел неровное яйцо, один бок которого полыхал алым пожаром, а другой отливал безмятежной синевой. В моей практике опыта закладки яиц еще не было, этим обычно Третий занимается.

— Других не было, — доложила Вторая.

— Странно. Даже не знаю…

— А что странного? Яйцо как яйцо! — возмущенно заорали из приемника. — Ох и работнички! Плохому танцору… гм… Нечего на зеркало пенять, если своя рожа крива, — знаешь такую поговорку?

— При чем здесь это? — удивилась Вторая.

— Товарищ куратор! Оно некондиционное! — прошипел я в самый микрофон. — Цвет не по норме.

— Сам ты некондиционный! — обиделся администратор. — Готовить материал под закладку — дело сотрудников инкубатора! А ваше дело маленькое: бери и неси! Все поняли?

Конечно, поняли. Как не понять?

— Есть брать и нести, — буркнул я, перекладывая яйцо в специальный контейнер и надевая на голову каску.

— Может, все-таки вернуться в инкубатор и попросить заменить? — чувствуя себя виноватой, шепотом спросила Вторая. — Поплакать…

— У нас не рай, чтобы просить! — стараясь кричать в самый микрофон, чтобы у куратора уши заложило, отрезал я. — У нас четкая дисциплина и строгая субординация! У тебя случайно при рождении не было зачаточных крылышек? Операции по удалению не проделывала? Рога не протезные?

— А разве такое можно? — поразилась Вторая.

Я тоже поразился, что в наше просвещенное время остались отдельные личности, живущие как в небесах на сахарном облачке. Не удивлюсь, если этот так называемый полевой работник верит в Санта-Клауса и зубную фею. Кстати, теперь понятна странная тяга напарницы к белому цвету и кружавчикам.

Приложив палец к губам, я молниеносным скользящим движением, вроде нечаянно, выключил микрофон.

— Все можно, если очень хочется, — многозначительно вздохнул я, наклоняясь на всякий случай к оттопыренному уху напарницы. — До моего ранга дорастешь, еще не то узнаешь. Такие умельцы попадаются— у самых крепких ангелов песня в горле застревает, и нимб дыбом встает. Вырастает какой-нибудь умник и заявляет опекунам: так и так, ощущаю себя не тем, кем рожден. Запишите меня к добренькому дяденьке доктору на операцию по перемене сущности на противоположную.

— И среди чертей есть такие? — открыла рот Вторая.

— Есть и такие, что по три раза туда и обратно перекидываются. По долгу службы. Разведчик — может, слышала такое слово? Говорят, что даже САМ… гм…

В приемнике глухо зашуршало.

— Ладно, хватит лясы точить, — опомнился я. — Лезь в кресло. Будешь вторым пилотом.

— Могу и первым, — с гордостью чайника, только-только получившего права, сказала Вторая.

Ну-ну.

Двигатель обиженно заржал, словно под обшивкой прятались лошадиные силы в натуральном, так сказать, виде. Вторая с остервенением тыкала ключом зажигания в замок. Я, скрестив на груди руки, надел на лицо маску безмятежного спокойствия и ждал, когда ей это надоест.

Красавице невдомек, что капсула старенькая, казенная; что за ее рулем пересидело чертей больше, чем кудряшек у нее на голове, и что каждый водитель был со своими заморочками. Один резко рвет с места, другой полчаса ковыряется в замке, третий любит газовать на повороте, четвертый за птицами гоняется.