Вадим Кондратьев - Извек

— Так он уже и так всё пожрал, — зло перебил Извек.

— Кабы было так, не стоило бы и с печи слезать, — негромко прпоговорил Синий Волк. — Русь Киевом не кончается. А десяток весей, вокруг него, только начало беды. Впереди и худшее возможно.

Извек едва не подскочил над гладкой макушкой камня. Справившись с голосом, сдержанно выговорил:

— Что может быть хуже?

— Хуже потерять Язык! Потерять Правь! Потерять дух и знания пращуров! Про то и говорено в той грамоте, что везёшь. — волхв прикрыл веки и, как по писанному, заговорил: — От крещёного дня надлежит все письмена нечестивцев, будут ли те досками, берестой, глиной, пергаментом ли, предавать огню, без разбору. Волхвы, ведуны и прочие перечи, буде те случатся, повинны смерти. Сих надлежит повсеместно ругать и сечь железом нещадно…

Селидор умолк, жестом остановил восклицание, готовое сорваться с Извековых уст. Терпеливо продолжил:

— Иным чужаки не успокоятся. Они по сей день тяжкой падучей маются от мысли, что мы захотим пределы расширять. Знают, мерзотники, что Русь ни силой, ни большой силой не взять. Вот и решили изнутри подточить. И момент выбрали правильный, когда в князья сын рабыни выбился. У такого и удила, и стремена доступны, а уж править взнузданным жеребцом, большого ума не надо. Посули ему золота, да власти без края и он твой. И невдомёк Владимиру, что через поколение править будут не светлые князья, а слуги нового бога.

— И что же, — потерянно обронил Сотник, — Ничего не могли с князем сделать?

— Могли, да поспешили. Сперва полоумца Белояна надо извести. Пока он при дворе куделя плетет, Владимира не взять.

— Так что ж не сделали?

Селидор с укоризной взглянул на ученика.

— Ты думаешь иных бед над нами не висло? Со степью другой бог шёл, с коим быть нам извергами до скончания века. С закатных земель другая тень цареградских крестов близилась. За всем сразу не уследишь. Да и не думали, что Владимира собственная похоть так быстро подомнёт. Мыслили, что пока и цареградским щитом успокоится. Ошиблись.

Волхв, сжав зубы, замолчал. Сотник, при упоминании о щите, наконец решился:

— Не поведаешь ли про Рагдая, дядько Селидор!

Глаза под изогнутыми бровями сверкнули. Что-то померкло в лице Синего волка. Голос прозвучал глуше обычного:

— Нет Рагдая среди живых. Дважды нет.

— Так смерд Залешанин правду рёк?

— Правду, — кивнул волхв, — Да не всю. Когда Рагдай погиб впервой, Перуна уговорили похлопотать, чтобы героя отпустили к Ясне. Просили два дня, на свадьбу. Громовержец расстарался на один, от заката до заката. И того было бы впору, ибо вдвоём с Залешаниным, по своей земле было способно доехать в срок. Однако, ушкуйник выгоду смикетил, и решил довезти щит сам. Потому и оставил Рагдая на берегу, одного против отряда. Хотя, никто другой не оставил бы!

Глядя в огонь, Извек медленно качнул головой.

— Одного бы не оставили.

Селидор невесело усмехнулся и устало продолжил:

— И Владимир это знал, потому и решил послать того, кого ни честь, ни воинский покон держать не будут! А прикрытием поставил Рагдая, чтобы дело было обречено успеху. У таких, как Владимир, подобное в обычае. На скверные дела, всегда подыскивают самую погань, вроде наёмных печенегов или ушкуйников. А Залешанин… — Селидор повёл бровью. — Залешанин ещё не самый худший поганец, хотя…

— Да на кол татя посадить и всего делов! — прошипел сквозь зубы Сотник. — Всю жизнь таких на горло карали, а теперь надоть перед ним шапку ломить, как перед знатным.

Извек стукнул кулаком по колену, с отчаянной надеждой глянул на волхва.

— Селидор, а что ежели ещё разок богов попросить, или может к Вещему обратиться?

Волхв еле двинул головой, сглотнул ком в горле и еле слышно обронил:

— Дважды, поперёк смерти, никто из богов не сможет. Не допустят. Да и нет у них такой силы.

Оба надолго замолчали. Взгляды застыли на догорающих поленьях, стреляющих искрами в ночное небо. Когда звёздная ткань начала светлеть, Селидор поднялся.

— Пока же забудь обо всём и служи князю как прежде. Ныне тебе и своих забот хватит. Ежели понадобишься раньше, тебя найдут. Езжай.

— Гоже. — отозвался Сотник.

Когда утреннее солнце ударило по глазам, копыта Ворона ступили на прямохоженную дорожку. Вот-вот из-за холмов должны показаться крыши киевского града. Извек в который раз щупал спрятанный на груди свиток. Хотелось сжечь, зашвырнуть в реку, или вбить его в глотку сарветовым чернецам но, что толку: прибудет другая грамота, случится иной посыльный, чуть позже — чуть раньше…

Из-за поворота донёсся перестук тяжёлых копыт. Сотник придержал Ворона, но, разглядев за деревьями знакомый плащ, облегчённо вздохнул. Навстречу, на взмыленном коне, выметнулся распаренный Мокша. Увидав на дороге Сотника, дернул поводья так, что конь едва не сел на круп.

— Слава богам, первый тебя встретил, живого и здорового! А то Сарвет места не находит, сетует, что не того послали. Грамоту везёшь?

— Везу, — оторопел Извек.

— Давай сюда, сам князю передам. Скажу, тебя по дороге ранили, отлёживаешься у знахарки. Обычное дело. Искать не будет.

— Да что случилось-то! — озлился Сотник. — Мухоморов что ли переел?

— Лучше б переел, — буркнул Мокша, слезая с коня. — Нельзя тебе возвращаться, слезай, поговорим.

Извек нехотя спешился. На друга смотрел, как волхв на распятье. Тот отпустил повод, утер распаренное лицо.

— Помнишь Млаву? Ту, что вечно над твоим конём подтрунивает, мол у Ворона такие уши, чтобы хозяину держаться легче было.

— Ну, помню. Дура баба, хотя и красивая. Только я-то тут причём? Её пускай Лешак помнит. Ему она всё сердце разбередила. Мне до неё дела нету.

Мокша перевёл дух, кивнул.

— Не было бы, не молоти она своим глупым языком.

— И что ж намолотила?

— Надысь брякнула Поповичу, что смотреть на него не хочет, потому как ты вознамерился на ней жениться. Будто уже сватов засылал и подарки дорогие дарил, а она-де согласится за тебя пойти, только из гордости маленько подумает.

— Да ей же, окромя круглого заду, думать нечем, — усмехнулся Извек. — И что? Лёшка поверил?

— В том-то и хвост, что поверил. Сам знаешь, он порой дурной бывает, а тут дела сердечные, разум спит, когда душа пылает.

Мокша сплюнул набившуюся в рот пыль, с сочувствием поглядел на Сотника. Тот озадаченно почесал русую бороду.

— Ну, дела. И что Попович?

— Попович во гневу страшон — рвёт и мечет, срёт и топчет, благо ещё какашками не плюётся. Пробовал с ним поговорить, да куда там. Злость глаза застила, сразу в драку полез, друзья едва удержали. Так что теперь Лешак со товарищи тебя по всей округе рыщут.