Макс Фрай - Жили-были. Русские инородные сказки – 7

– Слова, – бросил Роман.

– Конечно слова, – согласился Палыч. – Но все слова имеют определенное значение.

– Кстати, о словах. Вы тогда на берегу начали фразу… Сказали, кажется, так: «Время терпит, тем более что вы…» Что вы имели в виду? – спросил Роман.

– Именно это самое. Время терпит. Я уже тогда почувствовал некоторое замедление вашего времени. Его, если хотите, тягучесть. Но только теперь я понял, что в этом и состоит ваше внутреннее содержание. Но не могу терпеть я. Мое время быстро. В том числе и поэтому я пытаюсь ускорить принятие вами решения.

Роман встал, прошелся по комнате, опустился на край кровати, постукивая по столу пустой пачкой сигарет. Палыч сидел неподвижно, смотрел куда-то в сторону и, казалось, покорно ждал решения своей участи.

– Экзотика какая-то. Фольклор. Лубок. – Роман говорил медленно, с паузами. – Знахарство. Водяной в виде утки. Люди-звери. Люди-растения. Люди-минералы. Бабушки. Светящаяся картина. Ясности хочется в этой жизни, Евгений Павлович. Как-то вы затеняете ясность. То есть мне все же хочется обходиться общеупотребительными понятиями. Вот вы говорили, что есть что-то ценнее денег. Что вы имели в виду? Недвижимость? Драгоценности? Проживание в иной, более благополучной стране? Здоровье? Что?

– Любовь. Дружба. Удача. Везение. Счастье. Неудача недруга. Здоровье в том числе, – перечислил Палыч.

– Вы хотите сказать, что все эти понятия находятся в вашем распоряжении? – удивился Роман.

Палыч пожал плечами.

– Подождите, – нахмурился Роман. – Не делая из меня дурака, вы готовы, например, гарантировать удачу в обмен на картину?

– Удача – очень хорошая цена, – сказал Палыч. – Даже за такую исключительную картину, как ваша. И очень хороший выбор. Например, счастье – несравненно худший выбор, так как представляет собой категорию мгновенную. Множественное же счастье – штука непосильная для человеческой психики.

– Хорошо. – Роман встал. – Допустим, что меня устраивает ваше предложение. Я выбираю удачу и в соответствии с возможностями передаю вам ту картину, что висит в зале у Софьи Сергеевны. С изображением тумана и двух силуэтов. Но неужели вы думаете, что я настолько глуп, чтобы написать сейчас расписку или гарантию соответствующего содержания?

– Помилуйте, – улыбнулся Палыч. – Никто не заставляет вас верить мне на слово! Я могу подождать не только картины, но и вашей письменной гарантии. Напишите ее мне в тот момент, когда сами будете уверены, что удача пришла к вам.

– Когда я сам буду уверен, – повторил Роман.

– Когда вы сами будете уверены, – подтвердил Палыч и протянул руку.

– Почему вы никогда не смотрите в глаза, – спросил Роман. – Это вызывает сомнения в вашей искренности.

– Зато никто не обвинит меня, что я подавляю волю собеседника с помощью гипноза или иной чертовщины, – ответил Палыч, не поднимая глаз. – К тому же я не уверен, что вам будет приятен мой взгляд. Ну же? Мы заключаем сделку или нет?

8

Кузьмин появился только на следующий день. Вид он опять имел ужасный, а взгляд бессмысленный. В руках у него был картонный ящик, поразивший Романа тяжестью. Молча забрав водку, Кузьмин козырнул, погрозил грязным пальцем и растворился в дверном проеме. Роман закрыл дверь, проверил шпингалеты на окнах, досадуя, что некоторое время придется находиться в закупоренном помещении, и открыл коробку. В ней сидел зверь. Назвать это существо котом у Романа никогда не повернулся бы язык. Веса в нем было килограмм под десять. Он оказался обычной деревенской серой масти со слабо выраженными полосками на боках. Одно ухо у него отсутствовало вовсе, второе раздваивалось на конце. Кот вытянулся, сел, приподнялся на задних лапах и неожиданно для такого грузного на вид существа мягко выпрыгнул из коробки. Огляделся. В плавном повороте головы, во время которого хозяину выделилось не больше внимания, чем убогой трехногой табуретке, было столько удивительного достоинства и силы, что Роман тут же и окончательно поверил словам Кузьмина, что собаки у них на зернохранилище как-то не приживаются. Кот еще раз повернул покрытую шрамами морду, фыркнул и медленно подошел к дыре, из которой Роман с большим трудом вынул с утра бутылку. Понюхав и скребанув для порядка лапой пол, кот легко впрыгнул на стол, полакал из литровой банки с кипяченой водой и разлегся на солнечном квадрате, падающем из окна.

– Как тебя зовут, монстр? – спросил Роман, аккуратно садясь на кровать в некотором отдалении от стола. – Привет, что ли?

– Привет! – раздалось от дверей.

На пороге стоял Глеб.

Отношения у Романа с Глебом были давними, и их следовало бы считать приятельскими, если бы не тот оттенок честного, как хотелось думать Роману, коммерческого сотрудничества, которым они поддерживались. Глеб занимался продажей картин. Покупал он их по дешевке, брал на реализацию, в небольшой мастерской изготавливал рамы, сдавал в лавки, имел сеть частных заказчиков, короче, крутился как мог. Большая часть картин Романа находилась именно у Глеба, и именно от него в последний раз небольшую сумму за проданный пейзаж привезла Татьяна. В деревне у Романа Глеб появлялся не чаще раза в год и только в том случае, если появлялся богатый, но не слишком компетентный заказчик, на котором Глебу хотелось хорошо заработать, но портить отношения и впихивать явное «фуфло» не стоило.

– Откуда? – удивился Роман. – Что случилось?

– Проездом! – уверенно ответил Глеб, пожимая руку и проходя в дом. – Из Москвы в Москву. Что случилось? Видно, что-то случилось. Скорее всего, я сошел с ума. Но сейчас не об этом. Давай собирай все свои более или менее готовые работы.

– Да их не так много, – запротестовал Роман. – Дай бог, если штук пять.

– Обленился ты, старый хрыч, – ругался Глеб, перебирая холсты. – Но ничего. Мы это поправим. Собирайся.

– Куда?

– Доедем до вашего районного центра. Не могу же я общаться с великим художником в этой лачуге! К тому же у меня есть ощущение, что твой зверь, – он кивнул на кота, – вот-вот вцепится мне в горло. Поехали.

Роман переоделся, кое-как умылся и через минуту уже трясся в глебовской «ауди» по корявой совхозной улице. Городок показался уже с первого косогора. Всю недолгую дорогу Глеб отмалчивался и заговорил только тогда, когда они сели за столик единственного приличного ресторанчика и сделали заказ.

– Так в чем же, собственно, дело? – спросил Роман.

– Скажи, я понимаю что-нибудь в торговле произведениями искусства? – ответил вопросом на вопрос Глеб.

– Безусловно, – скривился Роман.

– Хорошо, тогда скажи, понимаю ли я что-нибудь в искусстве?