Робин Хобб - Своевольная принцесса и Пегий Принц

Кто-то говорит, в тот момент Канни и покорил сердце Леди Уиффен. Сомнительный это сюжет для любого менестреля, ибо откуда известно, в какой момент сердце леди склоняется к сердцу лорда? Редбёрд предостерег меня от этого, одобрив только утверждение, что все выглядело именно так, потому что на пиру в честь нового короля она уселась рядом с наследником герцогства Бак, хотя ей было предложено почетное место по левую руку от Чарджера. Странный это был праздник, так как тот, кого чествовали, не мог отвести глаз от отвергшей его дамы, а гости его стола все еще скорбели о потере своих Уит-зверей, говорили мало, ели и того меньше. Не самый многообещающий знак для предстоящего славного правления, и так оно и вышло.

Итак, Король Вирайл умер с приходом весны, а на Спрингфест Чарджер уже надел корону на свое отягощенное Уитом чело. Но с удлинением светлых дней правление нового короля не процветало, а словно бы иссыхало. Затяжные холодные дожди проливались в почву, которой давно бы пора прогреться. Все, что успели посеять, сгнило на корню, а прибрежные штормы застопорили торговлю, товары задерживались или успевали испортиться в пути. Некоторые менестрели позже споют, что такая ужасная погода предвещала все, что случится в дальнейшем, но по правде, как завещал мне говорить Рэдбёрд, это была всего лишь погода, которой нет дела до дел человеческих.

В этой промозглой весне, казалось, удалось расцвести лишь одному цветку, и то было раскрывшееся сердце Леди Уиффен. Ухаживание Лорда Канни набрало силу, и вместе они являли собой такую чудесную пару, что менестрели воспевали в песнях их любовь, смягчившую ее нрав и сподвигнувшую Лорда Канни на подвиги в честь возлюбленной. В ее честь он сразил медведя, зарезавшего больше дюжины голов скота в стаде Бакского фермера. В ее честь он устраивал пиры, на которых она восседала на почетном месте, будто королева, разодетая в меха, шелка и драгоценности, подаренные им.

Было объявлено, что они поженятся, как только ее родня сможет прибыть для свадебной церемонии. Лорд Канни самолично предстал перед Королем Чарджером и просил его позволения принести брачные клятвы перед Каменными Свидетелями Бака и станцевать свадебный танец в Большом Зале. Как Король Чарджер мог отказать ему в этом, не выглядя злобным и мелочным? Он позволил, хотя каждый видел, что сердце его было разбито. И судьбе было угодно, чтобы сразу же после объявления свадьбы распогодилось, и весна ринулась во все уголки, словно наверстывая упущенное.

Так и вышло, что Король Чарджер возглавил свадебный пир женщины, которую раньше надеялся заполучить сам. Он усадил Лорда Канни по правую руку, Леди Уиффен по левую, на лице его гуляла улыбка, но глаза были пусты. После первого танца молодоженов улыбающийся Лорд Канни передал руку жены королю для следующего танца. Что сказал ей Чарджер, пока они двигались в ритме музыки, ни один настоящий менестрель не слышал и ни один настоящий менестрель не станет утверждать. Одни злословили, мол, он угрожал ей, ее семье и всему дому местью наделенных Уитом, если она не склонится перед его желаниями. Другие — будто он нашептал ей лукавым языком своего папаши слова, которые зачаруют любую девушку. А кто-то — мол, достаточно было излить боль разбитого сердца на языке отвергнутой любви и разрушенных надежд, от которого сердце девичье крепко сжалось. Никто из людей наверняка не знает, что было сказано на самом деле, пока они кружились и кланялись, поэтому ни одной правдивой песни об этом не существует. Но что бы то ни было, все отметили, что Леди Уиффен, которую король возвратил ее лорду, была какая-то пристыженная и впоследствии не казалась больше ни веселой, ни охочей к танцам. Все чаще и чаще взгляд ее метался от Канни к Чарджеру, и кто-то скажет, она сожалела о сделанном выборе, глядя на тягостно размышляющего, страдающего от любви короля, который одиноко сидел за столом на возвышении.

Как бы там ни было, теперь уже было поздно что-то менять.

Молодожены проследовали на брачное ложе под непристойные жесты и шуточки. После их ухода двор продолжал танцевать и пировать, поднимая тосты с пожеланием молодым счастья и детишек побольше. Король также остался сидеть в своем кресле, жизнерадостный, как покойник, да и присоединившиеся к нему в тот вечер также были угрюмы, ибо были из числа тех, кто потерял своего Уит-зверя из-за резни в конюшне. Какие-нибудь фальшивые менестрели станут петь, что в первый раз за все время после трагедии Лорда Элквина с Башенной Скалы видели на ногах и при параде. Но это ложь. До этого свадебного пира уже дней шесть как Рэдбёрд наблюдал его гуляющим каждое утро по саду под руку со своей женой, внешне мрачным, и, тем не менее, опрятно одетым и с сухими глазами. Вот это правда, и петь об этом надо так. Но правда также и то, что это был первый пир, на который он явился после смерти своего Уит-зверя, его одежда и поведение все еще свидетельствовали о глубоком трауре. Многие тут оделись строже, чем подобает для столь радостного события, а некоторые напивались, словно хотели заглушить боль, а не отпраздновать свадьбу. Казалось, говорили потом, тьма клубилась в том конце зала, где собрался Пестрый Двор, и последующие события были спланированы за королевским столом, да только ни один менестрель не стал тому свидетелем, так что и петь об этом не станет.

Как бы там ни было, спустя две ночи, прежде чем разъехались по своим домам гости, прежде чем Лорд Канни отвез свою жену в родовое гнездо Герцогства Бак, в Оленьем Замке свершилось убийство. Маленькую девочку, дочку Лорда Кёрла из Черноземелья, который доводился братом почившему Ульдеру, нашли в конюшне. Ей не исполнилось и семи лет, и непонятно, что она делала в конюшне ночью, но поутру ее нашли именно там. С перерезанным горлом, прямо в стойле, в котором погиб конь Лорда Элквина с Башенной Скалы. Одни менестрели скажут, мол, одно это доказывает, что убийство — его рук дело. Но любой дурак, поющий или нет, легко догадается, что доказывает это как раз его невиновность, что не может человек в здравом рассудке оставить такой недвусмысленный знак своей вины на месте столь гнусного преступления.

Вот так ответил Король Чарджер собравшимся в зале суда, когда Лорд Кёрл из Черноземелья обвинил во всеуслышание Лорда Элквина с Башенной Скалы. Это разбирательство не принесло удовлетворения ни одной из сторон, так как любое выступление заглушалось криками. С одной стороны зала Пестрый Двор бросал в Лорда Кёрла обвинительные речи и взгляды как убийце Уит-лошадей, с другой — Канни-двор выкрикивал, мол, зарежь хоть сотню лошадей, это не станет веской причиной для убийства ребенка. А с галерки кто-то, больше озлобленный, чем храбрый, прокричал, что герцоги глупцы, если ждут правосудия от сына Калсидийского зверомага. Король было пытался держать себя в руках, но после такого оскорбления сощурил глаза в гневе — и тут менестрели любят добавлять, что ноздри его трепетали, а голова откинулась назад, как у взбесившегося жеребца.