Мария Дахвана Хэдли - Магония (ЛП)

Люди делают подбадривающие лица. Про себя я отчаянно декламирую пи.

Очередь семьи Азы.

Мама Азы: Она болела, но разве променяла бы я её на кого-то здорового? Если бы это означало потерю той, кем она была? Нет.

Папа Азы: <трясёт головой, не в силах говорить>

Мама Азы обнимает его и передаёт ему листок цветной бумаги. Мне отсюда не виден этот «Я-люблю-тебя» список, но папа Азы секунду смотрит на жену, и на его лице написано, что она только что его спасла.

Эли: В прошлом году кто-то подарил мне валентинку, и Аза уверяла, что она ужасна. А мне понравилась. Ей тоже, но она продолжала притворяться, будто это не так. Теперь я дарю такую же ей.

Эли достаёт конфетти, и мы бросаем его в воздух. Оно в форме сердечек. И переливается, когда падает.

Думаю, а почему же я никогда не дарил Азе валентинок? Не знал, что она любит конфетти. Не знал, что ей нравятся сердечки. Она бы меня на смех подняла. Сказала бы, что я слюнтяй. Но, может, я…

Зацикливание.

Я привёз воздушные шары. Тут их сотни две. Точно мы на вечеринке, и нам всем по пять лет. Не считая того, что кое-кто на этой вечеринке мёртв.

Все крепят к ниткам записки. Ив возражала против этого из-за сомнительных материалов. Пришлось поднапрячься и найти биоразлагаемые. На мгновение мне кажется, что я всё сделал правильно.

Сильный дождь. Некоторые из шаров лопаются, едва мы их запускаем, но остальные, как и положено, устремляются в небо. Это самое отстойное в воздушных шариках. В руке они вроде большие, но стоит выпустить – мгновенно становятся крошечными.

Мой – зелёный, огромный, потому что должен донести длинное письмо, запрятанное в водонепроницаемой тубе. Я хотел, чтобы он подобрался максимально близко к космосу. Так что это укреплённый метеозонд, окрашенный из баллончика, дабы замаскировать от Ив.

И вдруг…

Гром.

Молния.

Люди бегут к своим машинам, но так, чтобы не выглядеть совсем уж непочтительно.

А куда именно должен идти я? Аза в маленьком ящике под землёй.

Могила слишком невелика, чтобы я туда поместился – даже прижав колени к груди – и позволил им себя закопать. Но как прикажете существовать остаток жизни?

Деревья гнутся. Ветка трещит и падает вниз, совсем рядом, и мои мамы (не так уж ненавязчиво) пытаются заставить меня уехать с ними.

Я смотрю вверх и отпускаю свой воздушный шар. И тогда-то замечаю какой-то блеск…

мелькает белый развевающийся парус и яркое пятно света – что-то полыхает в глубине тёмных туч. Я вижу что-то, верёвки, острый нос…

Это что-то выплывает из облаков, и я слышу голос Азы. Клянусь, я слышу.

Слышу, как Аза выкрикивает моё имя.

Глава 9

{Аза}

– Аза Рэй, – зовёт кто-то. Слишком громко. – Аза Рэй, проснись.

Прячу голову под одеяло. Ни за что. Не буду просыпаться, потому что сейчас явно только пять утра, а значит, будят меня только ради очередного кровопускания. Голова кружится и раскалывается – последствия того, неважно чего, почему я оказалась здесь. И да, я частично помню, что произошло, и да, это было ужасно, но ведь и раньше бывало ужасно, а я по-прежнему жива, и посему всё не так уж плохо.

Спала я как убитая. Я имею право так шутить. Не знаю, что мне вкололи, но это сработало. Если бы меня сейчас попросили оценить боль по шкале от одного до десяти, я дала бы ноль, чего прежде никогда не случалось, за всю мою больничную историю.

Голос становится жёстче. У этой медсестры никакого понятия о деликатности. И голос слишком громкий, слишком пронзительный. Натягиваю одеяло повыше.

– АЗА РЭЙ КВЕЛ. Немедленно просыпайся!

Меня тыкают чем-то острым. Кровать трясётся.

Неохотно открываю глаза и вижу…

Сову.

СОВУ РАЗМЕРОМ С ЧЕЛОВЕКА. Э-э-э, что? ЧТО? ГАЛЛЮЦИНАЦИЯ МИРОВОГО МАСШТАБА.

Сова протягивает длинные жёлтые пальцы и проводит одним по моему лбу. Клацает на меня своим клювом.

– Всё ещё лихорадит, – говорит она.

Ой, ой, нет-нет-нет. Галлюцинации никогда со мной не разговаривали, хотя… кто знает. В последнее время я, кажется, превратилась в совершенно новую Азу, в ту, кому мерещатся корабли, гигантские птицы и…

– НА ПОМОЩЬ! – кричу я. И плевать, если своим психом нарушаю правила больницы. Я ставлю крест на своём тщательно созданном образе извечно спокойного пациента. – КТО-НИБУДЬ ПОМОГИТЕ!

Кровать так сильно качается, что к горлу подкатывает тошнота. Я опутана верёвками и ветками, закутана в одеяло из… перьев?

У птицы острый нос и губы. Это не птица. И не человек. Ни один из них. И оба сразу.

Это: ты ни черта не знаешь о настоящих галлюцинациях, пока с ними не столкнёшься. Это гигантское «офигеть».

«По крайней мере, всё вокруг не объято огнём», – замечает Джейсон в моей голове.

Ага, вот только в некотором смысле всё как раз в огне. Искривлённый мозг, спёкшийся мозг, сломанный мозг. На сове одежда, но и перья тоже. Она вся в перьях и полосках. У неё есть крылья. И руки. И она тянет ко мне пальцы. Она размером с человека, но с крыльями, о, определённо с крыльями, и ещё в сером мундире с символикой. На её груди вышит корабль в форме птицы.

Ангел? Ангело-птице-подобное существо? Что за хрень передо мной?

– Кто вы? Где я? Не прикасайтесь ко мне!

Сова явно пытается проверить мои жизненные показатели, но, чёрт, нет, я лучше сама. Если ты – профессиональный больной, то становишься до смешного опытной в обнаружении у себя смертельных симптомов.

Возможно, сова – медсестра-человек, а я просто брежу. Если так, то это не моя вина. Морфий? Но морфий означает, что всё плохо. Если я под капельницей в больнице, значит, они уменьшают боль. Значит, я умираю в муках.

Значит…

Перемотка. Вернёмся в скорую. В темноту. В тишину и парящий над миром снег.

Джейсон, Эли, папа, мама, о боже, я…

«Я умерла».

Что. За. Чёрт.

Аза, какого чёрта?

Где я?

Я схожу с ума.

– Где мои мама с папой? – успеваю спросить сову. – Где Джейсон? Почему я не умерла?

Сова квохчет:

– Нет нужды так бояться и суетиться, птенец. Ты на корабле. Добро пожаловать на борт «Амины Пеннарум».

Я осознаю, что говорит она на понятном мне языке, но это не английский. Не знаю, почему всё понимаю. Пытаюсь сосредоточиться и не могу. Смотрю на сову сквозь слёзы.

Её голова поворачивается на триста шестьдесят градусов и обратно, прямо как глобус в нашем классе истории, помятый шар из семидесятых – с рябой от карандашных пометок физиономией. У совы по всему лицу веснушки, и кожа бледная, словно серебряная.