Александр Прозоров - Конец пути

— Разумеется, — задумчиво кивнул правитель. — Этому искусству обучены жители одного отдаленного селения высоко в горах, само существование которого я храню в тайне. Забрасывать врага стрелами еще до начала битвы? Не дать ему дойти до места сражения? Как просто и гениально. Пожалуй, я правильно сделал, что простил тебя, чужеземец. Это хорошо, что сейчас ты со мной, а не… не с другим.

Вечером был ужин с запеченной в тесте ветчиной, которую оставалось только подогреть над огнем, с густым сладким медом в восковых шариках, которые разламывались только во рту, а потому совсем не пачкали руки, с хмельным пивом, еще не успевшим добродить в подвалах дворца, а потому пенистым и пахнущим хлебом.

Ведуну выпало по жребию сторожить коней в последнюю смену, на рассвете, а потому вечером он смог разбавить сласти медовые сладостями невольницы, чтобы потом заснуть, раскинувшись в густом овечьем мехе и совсем забыв о грядущих холодах.

— Друже, вставай… Вставай, друже… — разбудил Олега тихий голос купца.

Вокруг было темно и тихо, если не считать далекого настырного кваканья не заснувшей осенней лягушки. Ведун на ощупь нашел саблю, подтянул ближе, потом нащупал штаны и рубаху, начал одеваться:

— Сейчас, иду!

Когда он выбрался из темной палатки под слабое, рассеянное сияние звезд, Середину показалось, что на улице очень даже светло, никаких костров не нужно. Он кивнул Любоводу:

— Иди, отдыхай.

Сам, отчаянно зевая, двинулся к пасущимся за дорогой стреноженным скакунам — и замер, заметив вдруг со стороны города какое-то изменение. Рука непроизвольно метнулась к рукояти сабли, ведун медленно повернулся.

Это были горожане. Они стояли полукругом на коленях, лицом к палатке законного правителя Каима. Многие плакали. Сотни горожан. Наверное, даже все.

Мудрый Аркаим оказался милостив. Он сделал вид, будто поверил, что жители приграничного городка не собирались нарушать своих клятв, что верны присяге и просто не заметили его приезда. Поэтому он никак не выказал своего гнева, истребовав лишь того, чтобы три сотни мужчин из города взяли с собой топоры, пересадили косы на древках, превратив их из оружия против травы в кривые, но все равно смертельно опасные копья, а также прихватили припасы на три недели пути.

Надо сказать, что большого горя призванные на войну ополченцы не испытали, да и жены с детьми провожали отцов и мужей без особых слез. Дальновидная тактика ведуна дала благотворные плоды. Как ни жадился купец, Середин позволил обозным крестьянам грабить покоренные города наравне со всеми. В итоге все, кто был в походе, вернулись с немалым добром, а погиб из всех кивчан только один. Теперь добычи, богатства, славы жаждали все — о смерти же не думал никто. Каждый полагал, что если опять кто и погибнет — то уж, конечно же, не он. Друг, сосед — может быть. Но не он. Ведь других так много, а он один. Так чего бояться?

Горожане собирались почти до полудня, после чего первый отряд из трех сотен пехотинцев двинулся в поход. И скорость движения сразу упала. Расстояние, что на рысях одолевалось за пару часов — пехотинцы с обозом вышагивали целый день. Выгадывая версты, Олег даже передал на телеги вьюки с заводных коней, в седла посадил ополченцев и вместе с ними после полудня уходил вперед: чтобы разбить лагерь, заготовить дрова, развести костры еще до прихода войска. Пехотинцам оставалось только поесть да завалиться спать. Утром лагерь сворачивали тоже специально оставленные дежурные, которые потом обгоняли колонну на марше, чтобы там, впереди, снова приготовить ночлег. Эта простая уловка позволяла проходить в день на четыре версты больше — но все равно на путь до следующего города ополченцы потратили целых три дня.

Как и в прошлый раз, обитатели Лами как-то успели узнать, что случилось с их соседями, а потому в прятки играть не стали — встретили правителя за полверсты от города цветами, хлебом и салом, причем десяток специальных плакальщиц в вышитых красным катурлином сарафанах восхваляли мудрость Аркаима и свою ему преданность. Внешне тот на откровенную лесть внимания не обратил — однако потребовал с города только двести воинов, хотя и запросил сверх того еще десяток лошадей.

Спустя два дня уже значительная по численности рать устраивалась ночевать на жнивье, возле узкого ручейка, ради которого на дороге даже настила класть не стали, но вполне достаточного, чтобы напоить полсотни лошадей и полтысячи людей. Прежде чем уйти в свой шатер на ночлег, мудрый Аркаим остановился рядом с Олегом, положил руку ему на плечо:

— Ты оказался прав, чужеземец. Сегодня мои кумаи углядели несколько сотен мужчин, что шли к Каиму, к столице нашей земли, с закатного тракта. Птицы высыпали на них семь сумок со стрелами, полтораста штук. Ополченцы разбежались, но, когда орлы вернулись через два часа с новыми сумками, они шли к столице опять. Второй раз кумаев было одиннадцать — почти две сотни стрел. Смертные после нового дождя стрел разбежались и больше уже вместе не сходились. Орлы летали там весь день и завтра снова полетят. Я смотрел сверху их глазами. Мертвых тел было всего около полусотни, но ополченцы, похоже, испугались. Повернули назад. Этих сотен братцу уже не видать. Я запомню твою помощь в моем деле, чужеземец, будь уверен. Награда будет достойной твоих деяний. Но откуда ты проведал, как удобнее всего использовать птиц, что есть только у меня, у меня одного?!

— Спроси об этом бога Итшахра, мудрый Аркаим, — предложил Олег. — Мне кажется, он знает про мои приключения куда больше меня самого.

— Спрошу, чужеземец. Обязательно спрошу… — Правитель удалился к себе, а ведун остался у огня, задумчиво кидая в огонь катышки мерзлой земли и не обращая внимания на невольницу, что гладила его по волосам.

— О чем печалишься, друже? — удивился его настроению купец. — Пройдоха холоп пива тебе в этот раз не долил али мясо недосоленным оказалось?

— Если бы, Любовод, друг мой, если бы… Гнетет меня сильное сомнение, на той ли я стороне сражаться иду.

— Конечно, на той, колдун! — удивился новгородец. — Три сундука самоцветов, судно с командой, тебе еще отдельную награду обещают. Конечно, на той!

— Я не о серебре говорю, Любовод. Ты слышал: полсотни людей птицы смерти предали, — а он только радуется. Разве это хорошо?

— А когда это воевода не радовался, коли ворог его лишней силы лишился? И ты радоваться такому должен, раз при рати состоишь.

— Все равно не так все вокруг, друг мой, неправильно. Я сражаюсь на стороне, которая ведет войну с помощью оживших мертвецов, которая добивается преданности, посылая в дома умерших младенцев, которая убивает беззащитных людей и не испытывает при этом мук совести. Я не знаю, Любовод. Неправильно все это. Нет в этом справедливости.