Владимир Романовский - Год Мамонта

Зигвард улыбнулся. Двадцать с лишним лет Кшиштоф просидел в седле, с мечом в правой руке и арбалетом в левой. Двадцать с лишним лет его боялись и ненавидели ниверийцы и артанцы. Думал ли он также тогда, во времена своих триумфов, или это плен и отставка на него так повлияли, что он вдруг прозрел?

«Главное назначение имперских войск состоит не в блистательных победах, которых не будет, как ни приукрашивай завоевание какой-нибудь глухой деревни, где не то, что арбалет — штаны еще не изобрели, но в бряцании оружием. Бряцать надо гулко, и вести себя нагло. Идя в поход против силы, которая может кое-как тебе противостоять, о император, следует рассчитывать на то, что, возможно, все сражения будут проиграны, но война будет выиграна. В случае империи тактика играет очень небольшую роль и главным тактическим ходом является сохранение как можно большей части контингента».

Да, подумал Зигвард, Кшиштоф очень щадил своих воинов — особенно в конце своей карьеры.

«Командование следует составлять по возможности из одних мужеложцев. Эта группа людей любит военные действия больше любой другой и всегда по-отечески относится к воинам. Из десяти мужеложцев-военачальников как минимум четверо оказываются компетентными. В случае мужей с обычными сексуальными наклонностями, из десяти можно выбрать одного умелого, и то не всегда. Дело здесь в том, что командованию надлежит все время думать о своих воинах и их судьбах, а воины все мужчины. Военачальники традиционной ориентации больше половины своего времени посвящают раздумьям о женщинах, которые в собственно военных конфликтах участия не принимают. Более того, именно мужеложцы склонны поддерживать дисциплину, ведь дисциплина начинается с красивой и чистой униформы воинов, со стройных их рядов, с могучей, ровной поступи, с четкого подчинения командам.

Но, увы, мужеложцы хороши только как командиры. Рядовых воинов следует набирать из обычных мужчин. Чтобы военные действия были слажены и успешны, воинам рекомендуется боготворить своих командиров, а боготворить мужчину может только обычный мужчина, ибо мужеложцы слишком хорошо знают мужчин, чтобы их боготворить. Не говоря уж о том, что мужеложец еще подумает, стрелять ли во врага, рубить ли его, поскольку враг тоже мужчина. Обычный же мужчина видит во вражеском воине конкурента, т. е. претендента на его женщину или женщин, и убивает без всякой жалости.

Женщин ни в коем случае не следует призывать в войско. Они намного более эффективны в тылу. Женщины любят войну не меньше мужчин, но роль их совсем другая. Они поддерживают мораль и боевой дух империи, плача над убиенными мужьями и детьми, ненавидя врагов, и становясь в своих глазах и глазах окружения образцами самоотверженности, жертвенности и патриотизма.

Необходимо путем повсеместного обучения довести всех женщин до такого состояния, чтобы они действовали против собственных инстинктов, чтобы вместо того, чтобы прятать своих сыновей от призыва и гибели на полях сражений, что со стороны любящей матери есть естественное, благородное, и здравое поведение, они бы настаивали на походе сына, даже единственного, в пекло, оправдывая это своим патриотическим долгом. Большинство женщин одновременно впечатлительны и страдают недостатком воображения, поэтому их ни в коем случае нельзя допускать в места сражений. Увидев, что происходит там с их сыновьями и мужьями на самом деле, они позволят своей материнской и супружеской природе возмутиться, что может привести, дайте только срок, к полному развалу войск».

Да, подумал Зигвард, это точно, с бабами пора бы уже разобраться.

Ему опять повезло.

Правительница Забава, утомленная вечеринкой и решившая отоспаться, разбужена была возмущенным гулом толпы на площади. Вызвав капитана охраны, она спросила его, в чем, собственно, дело. Оказалось — горожане возмущены высокими ценами на продукты питания.

— Зима нынче. Зимой цены всегда высокие, — раздраженно сказала Забава.

— Да, но, госпожа моя, народ страдает, — заметил капитан.

— Ну и страдали бы себе тихо, зачем же так шуметь! — парировала Забава.

Неизвестно, кому именно передал бравый капитан эти слова, и были ли они сказаны вообще — хотя, учитывая характер Забавы, это вполне вероятно — но, увы, они стали известны и, увы, возмущению народному не было предела.

В это же время какие-то революционные элементы, недобитые в Теплой Лагуне, бежали в Славию, переполненные чувством протеста, обиды, и боевым духом. Обосновались они на юго-западе Славланда, неподалеку от Кникича, в городке с дурацким названием Минск, и вскоре в этом самом Минске вспыхнуло восстание.

Золотая жила, так хорошо послужившая Зигварду в начале его восхождения к имперскому трону, иссякла, и излишек продовольствия в одних регионах стало невозможно переправить в регионы, где в продовольствии ощущалась острая нехватка. Там, где стало нечего есть, например в Минске, население сразу вспомнило, что Славландом правит нивериец, а революционные теплолагунцы, обиженные на свою родину, эти настроения с удовольствием поддержали. Славия — славам! Местный гарнизон разгромили, и часть его перешла на сторону повстанцев.

Вскоре к Минску присоединились близлежащие деревни. Тут же вышли из под контроля грабители и убийцы, и начался кровавый разгул, в котором тут же обвинили «этих ниверийских прихвостней в Висуа», хотя правительство не сказало еще своего слова и не заявило о своем присутствии в Минске. Кто-то из бывалых славских командиров создал подобие дисциплины в войске повстанцев и, умилившись своему умению, решил, что, поскольку теперь лето, марш-бросок до Висуа не займет много времени. Каждый сержант, которому неожиданно удалось подчинить себе взвод, уже видит себя конунгом и даже начинает потихоньку планировать внешнюю политику.

Повстанцы вышли на марш и без боев, преисполненные пыла и гордости, проследовали до Синего Бора — местности, находящейся на полпути к столице. Многочисленный местный гарнизон начал в панике отступать. В тот же день, ближе к вечеру, в Синий Бор прибыл со своим отрядом старший сын Услады и Зигварда. Ему было восемнадцать лет. По материнской линии он унаследовал цинизм и непримиримость своего дяди Кшиштофа, а от Зигварда получил безграничное обаяние. Прибыв в войско, отступающее перед повстанцами, он за четверть часа оценил обстановку, и одобрил действия командиров — они сохранили контингент в целости до приказов из столицы. До ночи продолжали отступать, а ночью разбили шатры. Зигвардов выблядок произнес перед командирами остроумную речь. Шутки из этой речи передавались простым воинам. Никто не спал, все катались со смеху и влюбились в этого долговязого светловолосого юношу, истинного слава по духу — как он хорошо нас понимает, как он нас любит, какие мерзкие твари эти повстанцы! В четыре утра, перед рассветом, сын Зигварда поднял воинов в контратаку.