Стивен Эриксон - Дом Цепей

Вот интересно: в какую из них влюбился Крокус?

Но нет, здесь нет тайны. Он принял обличье убийцы, верно? Юный лупоглазый воришка из Даруджистана сделал из себя жестокое отражение… не Апсалар — дочки рыбака, но Апсалар — ассасина, холодной убийцы. Он верил, что сходство создает самые прочные узы. Наверное, сработало бы, люби она свое ремесло, не находи она его горьким и отталкивающим. Не ощущай она цепей, крепко спутавших душу.

И компания в тюремной камере ей не нужна. Он любит не ту женщину, не ту Апсалар. А она настоящая — для Крокуса, не для Резака. Итак, они вместе, но разделены, близки и чужды. Похоже, тут ничего не сделаешь.

Ассасин внутри нее предпочитает одиночество, а дочь рыбака находит в этом удовлетворение, хотя совсем иным путем. Первая не может позволить себе любовной слабости. Вторя знает, что любят не ее. Как Крокус, она стоит в тени убийцы.

Нет смысла бунтовать. У рыбачки нет опыта и силы, чтобы бросать вызов неумолимой воле ассасина. Вероятно, так же Крокус сдался Резаку.

Она ощутила присутствие рядом и промурлыкала: — Жаль, что, уходя, ты не забрал с собой всё.

— Предпочла бы, чтобы я оставил тебя брошенной?

— Брошенной? Нет, невинной.

— Невинность лишь тогда является добродетелью, девочка, когда она временна. Ты должна уйти и оглянуться, созерцая нетронутую чистоту. Оставаться невинной — всю жизнь сгибаться под гнетом незримой и неизмеримой силы; и понять однажды, что ты уже не узнаешь себя. Вот тогда ты поймешь: невинность была проклятием, сковала тебя, оглушила, лишила любого выражения жизни.

Она улыбнулась тьме. — Но, Котиллион, лишь знание помогает нам увидеть цепи.

— Знание заставляет глаза увидеть то, на что они смотрели всю жизнь. Ты владеешь необычайными умениями. Они даруют тебе силу. Правда в том, что отрицать это нет смысла. Ты не можешь отменить сама себя.

— Но могу сойти с этой тропы.

— Можешь, — признал он после мгновенной заминки. — Можешь выбрать другие, но даже привилегия выбирать дарована благами прошлого…

— Тобою дарована.

— Этого не изменить. Я прошел по твоим костям, по твоей плоти, Апсалар. Дочь рыбака, ставшая женщиной — мы в тени друг друга.

— И ты наслаждался, Котиллион?

— Не особенно. Было трудно помнить о своих задачах. Мы были почти всегда в достойной компании — Вискиджек, Колотун, Скрипач, Калам… взвод, который, будь случай, приветил бы тебя. Но я им помешал. Было необходимо, хотя и нечестно по отношению к тебе или ним. — Он вздохнул. — Можно бесконечно говорить о вине, девочка, но я вижу, как заря похищает тьму, и должен услышать твое решение.

— Решение? Насчет чего?

— Резака.

Она смотрела на пустыню и чувствовала в глазах слезы. — Я заберу его у тебя, Котиллион. Помешаю сделать то, что было сделано со мной.

— Он тебе так важен?

— Да. Не ассасину во мне, но дочери рыбака… которую он не любит.

— А он не?..

— Он любит ассасина и потому решил походить на нее.

— Теперь понимаю твои мучения.

— Неужели? Тогда понимаешь, почему я не могу отдать его тебе.

— Но ты не права, Апсалар. Резак не любит в тебе ассасина. Это его влечет, нет сомнения, ибо сила влечет… любого из нас. А ты наделена силой, но явно решилась ею не пользоваться. Всё так необычно, притягательно. Его тянет подражать с трудом выигранной свободе. Но любовь? Воскреси наши общие воспоминания, девочка. О Даруджистане, о первой встрече с вором Крокусом. Он знал, что мы совершили убийство, и понимал, что жизнь его в наших глазах ничего не стоит. Любил ли он тебя тогда? Нет, все пришло позднее, в холмах к востоку от города — когда я уже тобой не владел.

— Любовь меняется со временем…

— Да, но не как плащовка, перелетающая на поле брани от одного трупа к другому. — Он кашлянул. — Ладно, дурная аналогия. Любовь меняется, да, она растет, чтобы включить как можно больше объектов. Добродетели, пороки, ограничения, всё — любовь будет обожать это с детским восторгом.

Услышав такие слова, она крепко охватила себя руками. — Во мне две женщины…

— Две? Множество, милая, и Резак любит всех.

— Не хочу, чтобы он умер!

— Таково твое решение?

Она кивнула, не решаясь заговорить. Небо бледнело, превращаясь в обширный пустой купол над мертвой, истерзанной страной. Она видела, как птицы взлетают в простор по струям ветра.

Котиллон настаивал: — Так ты знаешь, что должна сделать?

Апсалар снова кивнула.

— Я… доволен.

Дернув головой, она уставилась в лицо, которое видела так полно в первый раз. Морщины вокруг тихих, спокойных глаз, правильные черты, зарубки необычных шрамов под правым глазом. — Доволен, — шепнула она, изучая бога. — Почему?

— Потому, — ответил он с тихой улыбкой, — что тоже люблю парня.

— Как думаешь, я настолько смела?

— Ты смела настолько, насколько нужно.

— Снова.

— Да. Снова.

— Ты вовсе на бога не похож, Котиллион.

— Я не бог в традиционной манере, я покровитель. Покровители признают ответственность. Согласен, я редко имею возможность ее проявить.

— То есть ответственность не особо обременительна.

Улыбка его стали шире — весьма приятная улыбка. — Потеря невинности делает тебя гораздо ценнее, Апсалар. Скоро опять увидимся. — Он шагнул назад, в тени.

— Котиллион.

Бог замер, наполовину подняв руки. — Да?

— Спасибо. И позаботься о Резаке. Прошу.

— Обязательно, как будто он мне сын.

Она кивнула. Котиллион пропал.

Как вскоре и она.

В этом каменном лесу водились змеи. К счастью для Калама Мекхара, им явно недоставало природной злобности. Он лежал в тенях среди кусков поваленного окаменевшего дерева, он был неподвижным как змеи, скользившие вокруг и по телу. Камень расставался с ночным холодом, горячий ветер дул из пустыни.

Он не заметил дозоров. Здесь вообще было мало свежих троп. Тем не менее в окаменелом лесу ощущалось присутствие силы, не принадлежащей этому миру. Он не был уверен, но в силе ощущалось что-то демоническое.

Достаточная причина для тревоги. Ша'ик могла хорошо скрыть стражу, и ему нужно пройти мимо всех.

Ассасин снял с руки яркошейку, вытащил кинжалы. Проверил оплетку рукоятей, убеждаясь в ее целостности. Проверил прочность эфесов и наверший. Край отатаралового клинка слегка затупился — отатарал, как металл, не идеален для оружия, он легко зазубривается даже без использования, словно становится хрупким от времени. До малазанского завоевания знать Семиградья использовала отатарал в основном для доспехов. Количество доступного металла строго контролировалось, хотя не так жестко, как под властью Империи.