Робин Хобб - Волшебный корабль
Наверное, он мог бы остаться наверху, в этом дивном палубном мире. И даже постепенно обрести свое прежнее положение корабельного юнги. Но он даже не пытался. Побывав здесь, в недрах корабля, он все равно не смог бы забыть увиденного или притвориться, что ничего этого не существует. Поэтому каждый день он поднимался с закатом, наполнял свое ведерко, брал собственноручно выполосканные тряпки — и отправлялся к рабам. Он мог им предложить лишь одно жалкое утешение — умывание морской водой. Пресная вода, конечно, была бы предпочтительнее, но ее слишком берегли. Что ж, пусть будет морская. Все лучше, чем ничего… Он давал людям умыться и ухаживал за ранами, до которых они сами не могли дотянуться. Их было слишком много, и он физически не мог каждый день посещать каждого. Но все-таки он делал что мог. А потом возвращался к себе, в канатный рундук, падал на свое убогое ложе — и засыпал как убитый…
Он ощупал ногу укушенного крысой. Кожа показалась ему очень горячей… Вряд ли бедолага долго протянет.
— Не намочишь ли ты тряпку еще? Пожалуйста…
Что-то в интонациях и выговоре прозвучавшего голоса показалось Уинтроу смутно знакомым… Он раздумывал об этом, макая тряпку в остатки морской влаги на донце ведерка. Вода была уже грязная, как, впрочем, и тряпка. Но хоть мокрая, и то добро. Человек взял ее и вытер лицо соседа. Потом вывернул тряпку и обтерся сам.
— Спасибо тебе большое, — сказал он, возвращая жалкий лоскут.
У Уинтроу пошли по коже мурашки… он вспомнил. И он сказал:
— Ты со Срединного полуострова, ведь так? Не из местности возле Келпитонского монастыря?…
Человек улыбнулся довольно странной улыбкой — так, будто слова Уинтроу разом ранили и согревали его.
— Да, — ответил он негромко. — Именно там я жил… — И поправился: — Пока меня в Джамелию не послали.
— И я жил в Келпитоне! — прошептал Уинтроу, хотя больше всего ему хотелось кричать. — Я жил в монастыре и учился на священнослужителя. А еще иногда я трудился в садах…
Он заново смочил тряпку и протянул ее закованному.
— Ах, эти сады… — голос мужчины прозвучал словно издалека, хотя он всего-то повернулся лишний раз обтереть руки соседа. — Весной, когда распускались цветы, каждое дерево превращалось в розовый или белый фонтан… а их аромат был подобен благословению…
— Над ними кружились пчелы, — подхватил Уинтроу, — но порою казалось, будто жужжат сами деревья. А когда лепестки опадали, сама земля на неделю становилась розово-белой…
— А деревья окутывал зеленый туман: это пробивались первые листья… — прошептал раб. И вдруг застонал: — О Са, спаси и помилуй!.. Кто ты? Демон, явившийся мучить меня, или дух — посланец Небес?…
— Ни то ни другое. — Уинтроу внезапно сделалось стыдно. — Я просто мальчишка с тряпками и ведерком воды…
— И даже не жрец Са?…
— Больше уже нет…
— Дорога к жречеству может неисповедимо петлять, — заметил раб наставительно, и Уинтроу понял, что тот цитировал древнее писание. — Но однажды вступивший на нее — уже не сворачивает…
— Но меня, — сказал он, — силой оторвали от ученичества!
— Никого нельзя оторвать, никто не может и уйти по собственной воле. Все жизни ведут к Са. Все мы так или иначе призваны к священству.
Тут до Уинтроу дошло, что он сидит очень тихо, замерев в темноте. Огарок свечки погас, а он даже и не заметил. Его разум устремился следом за словами невольника, вопрошая и дивясь. «Все мы призваны к священству» — как это понимать? Даже Торк? Даже Кайл Хэвен?… Одно дело призывать — но всякий ли призыв будет услышан, всякая ли дверь растворится?…
Ему не понадобилось объяснять собеседнику своего путешествия по мысленным мирам — тот все понял и так.
— Ступай, жрец Са, — тихо проговорил он из мрака. — Твори то малое добро, которое можешь, моли о нас, доставляй утешение. Когда же тебе представится случай сделать нечто большее — знай: Са даст тебе мужества. Я знаю…
И Уинтроу почувствовал, как в руку ему сунули тряпку.
— Ты тоже был жрецом? — спросил Уинтроу тихо.
— Я и сейчас жрец. Из тех, кто не переметнулся на сторону ложного вероучения. Я по-прежнему полагаю, что никто не рождается для рабской доли. Я верю, что Са не допустил бы подобного. — Он откашлялся и тихо спросил: — А как веруешь ты?
— Так же, конечно.
Его собеседник проговорил тоном заговорщика:
— Воду и еду нам приносят только раз в день. Кроме тебя и разносчиков пищи, сюда никто не заглядывает. Будь у меня хоть что-нибудь металлическое, уж я потрудился бы над этими цепями… Мне не нужен даже инструмент, ведь его могут хватиться. Просто что-нибудь металлическое, что ты смог бы подобрать, пока никто не смотрит…
— Но… даже если ты выберешься из цепей, что ты сможешь поделать? Один против многих?…
— Если бы удалось открепить длинную цепь, освободиться удалось бы целому ряду.
— Но все-таки… что ты намереваешься делать? — спросил Уинтроу не без ужаса.
— Не знаю. Положусь на провидение Са… Ведь Он уже привел тебя ко мне, так? — Невольник, похоже, ощутил колебания мальчика и сказал: — Только не думай об этом. Не строй планов и не волнуйся. Если Са тебе предоставит такую возможность, ты сразу это поймешь. И тогда — действуй. — Он помолчал. — Я только вот о чем попрошу… Попытайся вымолить у них, чтобы бедному Кело дали испустить дух на палубе… Попытайся, если отважишься.
— Отважусь, — твердо ответил Уинтроу. Вокруг царила все та же тьма и висел все тот же липкий смрад, но внутри у него будто ожил и разгорелся крохотный огонек. Он отважится. Он попросит. Что ему за просьбу-то сделают? Уж вряд ли что-нибудь худшее, чем ему до сих пор доставалось. «Мужество… — подумал он изумленно. — Кажется, я вновь мужество обретаю…»
Он нашарил во мраке ведерко и тряпку.
— Мне идти надо. Но я непременно вернусь!
— Конечно, вернешься, — долетел тихий ответ.
— Проказница, я пришел! Ты мне что-то хотела сказать?
— Что-то происходит! Что-то очень нехорошее происходит…
— Что именно? — спросил Гентри устало. — Опять змеи? Во имя Са, Проказница, я уже пытался их отогнать. Но что толку по утрам швырять в них камнями, если под вечер за борт опять полетят мертвецы? Я не могу тебя избавить от них. Так что постарайся уж внимания не обращать…
— Они шепчут мне… — созналась она беспокойно.
— Что?… Змеи разговаривают с тобой?
— Нет. Не все. Только тот белый, — Проказница обернулась к старпому, в глазах у нее была мука. — Он говорит… без звука, без слов. Он шепчет мне прямо в голову… и понуждает… к такому, что я и выговорить не могу…
Гентри едва не расхохотался. Очень неплохо: невыговариваемые вещи, к которым понуждают без слов. Как говорится, было бы смешно, если бы не было так грустно.
Иногда, вот как теперь, Гентри начинало казаться, что за всю его жизнь с ним ничего по-настоящему веселого и не случалось.
— Со змеями я все равно поделать ничего не могу, — сказал он Проказнице.
— Знаю, знаю… Я должна сама справиться с этим. И я справлюсь. Но сегодня… это не змеи. Это нечто другое…
— Что же? — спросил он терпеливо. «Она свихнулась. Ну точно свихнулась… И я помог довести ее до подобного состояния!»
Иногда ему казалось, что слова носового изваяния следовало просто пропускать мимо ушей — так, как если бы она была обычной рабыней из трюма, молящей о милосердии. Иногда, наоборот, Гентри начинал усматривать свой прямой долг в том, чтобы выслушивать ее бредни и пытаться рассеять владевшие ею беспочвенные страхи. Ибо то, что он про себя называл сумасшествием, на самом деле было неспособностью игнорировать человеческое несчастье, до отказа наполнявшее ее трюмы. И он, Гентри, помогал этому несчастью водворяться у нее на борту. Он приделывал цепи, он заводил на борт рабов, он своими руками приковывал мужчин и женщин в темноте глубоко под палубами, по которым теперь ходил. Он и теперь обонял вонь, которую они производили помимо собственной воли, и слышал отголоски их криков. «А может, это не она спятила, а, наоборот, я? У меня ключ висит на поясе — а я ничего не предпринимаю…»
— Я не знаю, что именно, — сказала Проказница. — Но что-то надвигается на нас… Что-то очень опасное!
Гентри показалось, она говорила точно больной ребенок в жару, видящий кругом себя в потемках персонажей из кошмарного сна. В ее голосе звучала невысказанная мольба: «Ну сделай так, чтобы они ушли…»
— Это просто шторм собирается, — сказал Гентри. — Мы все его чувствуем, да и волны делаются выше. Но с нами все будет хорошо, ведь ты великолепный корабль. — И попробовал ободрить ее: — Небольшая трепка тебе только на пользу пойдет!
— Нет, — сказала она. — Шторм я рада приветствовать: может, хоть вонь сделается чуточку меньше. Я совсем не шторма боюсь…
