Робин Хобб - Волшебный корабль

Робин Хобб

Волшебный корабль

ПРОЛОГ

ПУТАНИЦА В КЛУБКЕ

Моолкин взвился со своей лежки таким стремительным и резким рывком, что на некоторое время все вокруг густо заволокла поднявшаяся муть. Лохмотья сброшенной кожи, придонный ил и частицы песка витали в беспорядке, словно обрывки сновидений, не успевших рассеяться при пробуждении. Длинное, вьющееся кольцами тело лениво сплеталось и расплеталось, избавляясь от последних клочков сброшенной кожи. Когда взбаламученный ил начал снова укладываться, Моолкин обвел взглядом две дюжины своих сородичей — гигантских змей, наслаждавшихся, как и он, благословенной шершавостью своего подводного лежбища. Вожак тряхнул громадной гривастой головой, потом могуче вытянулся всем телом.

— Время! — грозно и хрипло прогудел его голос. — Время пришло!

Сородичи, распростертые на морском дне, подняли на него глаза. Немигающие, цвета меди, золота и изумрудов. Шривер высказалась за всех.

— Почему? — спросила она. — Вода здесь теплая, пищи в достатке. И зимы за последние сто лет не бывало ни разу. Зачем уходить, да еще прямо сейчас?

Моолкин лениво двинулся, и его тело легло новым узором. Обновленная чешуя засверкала в голубоватом свете, сочившемся сквозь толщу воды. Линька придала новый блеск золотым пятнам ложных глаз, разбросанных по всей длине его тела, этот узор говорил о его причастности Древлезнанию: Моолкин помнил многое из происходившего буквально до начала времен. Правду сказать, его воспоминания не всегда были последовательными и отчетливыми. Как многие узники безвременья, помнящие обе свои жизни, он не всегда мог четко разделить, где что. Оттого он тряс своей гривой, пока парализующий яд, излившийся в воду, не образовал бледного облака вокруг его головы. В знак обета правдивости Моолкин вдохнул собственный яд и выпустил его через жабры.

— Потому, — с усилием выговорил он, — что время воистину пришло!

И внезапно ринулся прочь, взвиваясь к самой поверхности, стремительно вверх, обгоняя поднимавшиеся пузыри. Там, высоко наверху, он пробил колеблемый волнами Свод и какие-то мгновения летел в прыжке сквозь Пустоплес. Упав в воду, он стал стремительно погружаться, скоро приблизился к своему племени и стал безмолвно носиться вокруг лежбища: владевшее им возбуждение было столь велико, что он не мог говорить.

— А ведь некоторые другие Клубки и правда уже снялись с места, — проговорила Шривер задумчиво. — Не все, конечно. Даже не большинство. Но когда мы поднимаемся к Пустоплесу для песни, уже заметно, что кое-кого из нас недостает. Может, и в самом деле время пришло?…

Сессурия лишь завозился, закапываясь глубже в уютный ил.

— А может, и не пришло, — проворчал он. — Полагаю, нам следует выждать. Пусть сперва тронется в путь Клубок, которым предводительствует Обрин. Обрин… понадежней, что ли, нашего Моолкина.

Шривер, лежавшая подле него, гибким движением покинула лежку. Ярко-алое сияние ее новой чешуи изумляло и восхищало. Она подхватила ртом изрядный кусок потемневшей старой кожи и быстро проглотила его, прежде чем заговорить.

— Ну и присоединяйся к тому Клубку, если тебе так уж нравится Обрин, а слова Моолкина не внушают доверия. Что касается меня — я последую за ним на север. Если уж уходить — то лучше пораньше, а не тогда, когда станет слишком поздно! Не тогда, когда примчатся десятки других Клубков и придется соперничать с ними из-за пищи! — Через мгновение она свилась в узел, сбрасывая последние лоскутья отмершей кожи. Встряхнула гривой и откинула голову. Ее пронзительный клич взволновал успокоившуюся было воду. — Я с тобой, Моолкин! Я следую за тобой!

И она взвилась со дна, чтобы присоединиться к вожаку, по-прежнему вытанцовывавшему высоко над ними сложное кружево.

Одна за другой громадные змеи высвобождались из объятий придонного ила, сбрасывали последние обрывки старых кож. Все, и даже ворчливый Сессурия, поднялись из глубин, чтобы закружиться в теплой воде под самым Куполом, отделявшим Доброловище от Пустоплеса. Они танцевали, сплетаясь и расплетаясь. Они решили уходить на север. На свою древнюю родину, в те воды, откуда явились когда-то давно.

Так давно, что об этом почти никто из них не помнил.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

СЕРЕДИНА ЛЕТА

Глава 1

О жрецах и пиратах

Кеннит шагал вдоль линии прибоя, не обращая внимания на соленые волны, которые омывали его сапоги и начисто слизывали следы, оставленные им на песке. Он не отрывал глаз от беспорядочной линии водорослей, ракушек и обломков плавника, отмечавшей уровень наибольшего подъема воды. Прилив только-только начал отступать — каждая волна накатывала чуть-чуть меньше предыдущей, и чудилось что-то умоляющее в том, как беспомощно они хватались за сушу. Когда море откатится подальше с черных песков, оно обнажит глыбы сланцевой глины, напоминавшие сточенные, обломанные зубы. Тогда заросли морской капусты, до того качавшиеся под водой, вяло повиснут бурой лохматой путаницей.

По ту сторону острова Других, в бухте Обманной, стоял его двухмачтовый корабль, называвшийся «Мариетта». Кеннит приказал бросить якорь рано утром, когда рассветные ветры сгоняли с небес последние клочки штормовых туч. Прилив вовсю поднимался, и грозные клыки скал, прикрывавшие вход в печально знаменитую бухту, нехотя скрывались во вспененной зеленой воде. «Мариетта» процарапала днищем по обросшим ракушками валунам, буквально переползая через них внутрь, но все-таки одолела преграду — и вот таким образом Кеннит и Ганкис оказались на берегу, на крохотном полумесяце черных песков. Песков, впрочем, тогда видно не было, поскольку штормовая волна далеко перехлестнула линию самых высоких приливов.

А над головой Кеннита нависали сланцево-серые утесы, облепленные вечнозеленой растительностью. Цепкие кустарники с очень темной, почти черной листвой дерзко свешивались в пустоту, словно бросая вызов неистовой силе ветров…

Кеннита никто не назвал бы слабонервным, но и ему все время казалось, будто они лезут прямехонько в пасть к какому-то чудищу.

Юнга по имени Опал остался в шлюпке, вооруженный острогой для защиты от всевозможных нелепых случайностей, что так часто подстерегают посудины, стоящие без присмотра в бухте Обманной. К большому неудовольствию паренька, Кеннит в приказном порядке взял с собой на остров Ганкиса, оставив юнгу одного на берегу. Когда Кеннит оглянулся в последний раз, мальчишка сидел, нахохлившись, как на насесте, на банке вытащенного на песок суденышка. Бедняга Опал все вертел головой, почти с одинаковым страхом косясь то на заросшие лесом утесы наверху, то на воду — туда, где покачивалась «Мариетта». Отлив стремился увлечь корабль с потоком воды в открытое море, и якорные цепи туго натягивались.

Опасности, подстерегавшие моряков на этом острове, давно стали легендой. И дело было даже не в том, что на подходе к этой якобы лучшей на всем острове якорной стоянке вполне можно было разбиться. И обычные для этих мест странные происшествия с моряками были, в сущности, ни при чем.

Просто весь остров был, словно облаком, окутан эманациями странной магии Других. Кеннит явственно ощущал ее прикосновения, пока они с Ганкисом пробирались по тропинке из Обманной бухты сюда, на Берег Сокровищ. Да и сама тропинка, правду сказать, была весьма странной. Люди по ней очень редко ходили — и тем не менее черная галька, которой она была усыпана, чудесным образом оставалась свободна и от опавшей листвы, и от всепроникающих побегов растений. А по сторонам ее шел форменный дождь: листья, щедро вымоченные ночным ливнем, роняли влагу в заросли папоротника, и без того уже унизанные хрустальными бусами. Воздух был прохладен и напоен жизнью. Яркие цветы оживляли тенистый сумрак подлеска… ни один цветок, кстати, не рос ближе чем на человеческий рост от тропинки. Их свежий аромат разносился в утреннем воздухе, как бы приглашая людей позабыть о своей цели и отправиться исследовать дивный лесной мир… Стволы деревьев были унизаны оранжевыми грибами. Они вызвали у Кеннита гораздо меньше симпатии. Удивительная яркость их раскраски наводила на мысль о проголодавшихся паразитах. А вот паутина, усеянная, как и папоротники, сияющими бусинками влаги… Она висела над самой тропинкой, и людям пришлось низко нагнуться, чтобы под ней пройти. Паук, сидевший у края своих тенет, был оранжевым, как и грибы, и величиной едва ли не с кулачок ребенка. В паутине запуталась древесная лягушка, она отчаянно пыталась высвободиться, но паук интереса к своей добыче не проявлял.

Ганкис даже крякнул от отвращения. Да и немного боязно было пролезать под этой сетью.

Тропинка вилась через самое сердце царства Других. Сойди с дорожки, отведенной здесь людям и столь тщательно обозначенной, — и как раз пересечешь незримую границу их страны.