Павел Комарницкий - Дева дождя

Испуганные узники выстраивались цепью, принимая требуемую позу. Хлёсткие бледные молнии электроразрядов подстёгивали колеблющихся и нерешительных. Что касается обычных хлыстов, коими были вооружены глиняные големы, то в ход их сегодня почему-то пускать не спешили.

– Все встали? Хорошо! – вновь проревел железный голем.

Что-то вдруг изменилось в мире. Алексей почувствовал, что всё его тело словно погружено в зыбучий песок. Песок этот, правда, не давил на грудь и дышать не мешал. Но ни одного движения сделать было невозможно.

А по коридору уже резво раскатывали рулоны ковровой дорожки пятнистые хвостатые черти – одна спереди, вторая позади шеренги узников, превращённых в статуи. И наконец в дверном проёме, больше напоминающем небольшие ворота, появилась знакомая золотая фигура, напоминающая изваяние какого-то Рамзеса.

– Успеха в делах и всяческого благополучия, господин Золотой Голем! – железный истукан, очевидно, командующий этим парадом, вытянулся по стойке "смирно".

– Всё готово? – осведомился истукан золотой.

– Так точно!

– Сколько здесь, напомни.

– Восемьдесят шесть, согласно списка!

"Рамзес" неспешно двинулся вдоль ряда, разглядывая голых узников, на теле которых ещё не просохли капли воды, с видом ценителя искусства, рассматривающего экспонаты Эрмитажа. Некоторые вызывали у золотого истукана интерес, он обходил их вокруг, тщательно ощупывал мускулы и прочие места – точь-в-точь плантатор-рабовладелец, покупающий негров на рынке. И хотя Горчаков уже вроде бы притерпелся к порядкам Скривнуса, начал привыкать, у него в который раз возникло это ощущение – будто всё, с ним происходящее, дурной сон. Голые живые люди… ну пусть не совсем живые, но всё-таки люди… стоят, словно статуи, а ожившие статуи ходят и оценивают их. Мир, где всё вывернуто наизнанку…

– Какой плотненький! – один из мелких бесов, подвизающийся в свите господина золотого голема, без зазрения совести ощупал когтистой лапкой бёдра и ягодицы Горчакова.

– Свеееженький! – второй бес мял мошонку бывшего сержанта, повертев, заголил член. – Оторвём или откусим?

– Попозже, – первый бес ловко, как мартышка, взобрался на Алексея и сочно поцеловал в губы слюнявой вонючей пастью. Горчакова буквально скрутило. Если бы в желудке узника было хоть что-то, кроме нескольких глотков воды, его бы, несомненно, вырвало – настолько омерзительным было ощущение.

– А тут что у нас? – громыхнув золотым гофрированным листом, исполнявшим роль фартука, "рамзес" остановился напротив Алексея.

– О мой господин, дай его нам! – заверещал бесёнок отъявленно мерзким голосом. – Ну хоть по одному разику! Гаввах!

Металлические пальцы ощупывали мускулы, лезли в рот. Напротив сердца золотой истукан задержал ладонь, прижав растопыренную пятерню к груди Алексея.

– Гаввах, говоришь?

– По одному разику! – вновь заверещал бес. – Один спереди, другой сзади! И наоборот! Без членовредительства даже!

– Нет. Я сказал! – лязгнул металлом "рамзес", и бесенята разом отвалились, оставив потенциальную жертву в покое.

Процессия двинулась дальше, и Алексей судорожно перевёл дух. Гаввах… Он уже слышал это слово по прибытии на сей адский завод. И уже тогда понял, что ничего хорошего за этим термином не кроется.

Закончив осмотр, золотой истукан двинулся на выход. Глиняные раскрашенные болваны протащили на цепочках трёх узников, отобранных для "гавваха", бесы умело скатали ковровую дорожку, явив недюжинную для столь мелких тварей силу – в мире живых для раскатки-скатки таких рулонов потребовалось бы человек шесть как минимум. И только тогда невидимая трясина отпустила бывших людей.

Чудовищная сцена настолько потрясла Горчакова, что он совсем было забыл об намеченном разговоре. Алексей забрался в металлический короб спальной ячейки, что называется, "на автомате". Скорее, скорее провалиться в сон – пусть чёрный и холодный, как небытие, пусть… Лишь бы не видеть мерзости окружающего мира.

– Ну как тебе, Лёха? – раздался громкий шёпот.

– Страшно, – просто признался Горчаков.

– Тссс… ты шёпотом говори. Вертухай-глиняшка услышит… Страшно, кто спорит. Тут и умный и дурак – любой забоится… Однако, давай читать молитву.

Алексей зашептал выученную наизусть молитву-заклинание, призванную оградить от "наркоза". И вовремя – чёрная пустота уже наваливалась, сминала сознание… Нет, врёшь! Врёшь, не возьмёшь!

Сознание медленно прояснялось, лишь металлический привкус остался во рту. Сработало, значит, заклятье… охранительная молитва то есть…

– Не спишь? – донёсся из щели громкий шёпот.

– Справился, – таким же шёпотом ответил Алексей.

– Хорошо… Один раз справился, дальше легче будет. Ты за что здесь?

Алексей помолчал. Хороший вопрос. Ёмкий, так скажем…

– Только не говори: "а я знаю?", на манер Одессы-мамы, – по-своему истолковал паузу Жека.

– А я знаю? – усмехнулся Алексей.

– Знаешь, – убеждённо заявил собеседник. – Это в суде, браток, крутят, чтобы срок скостить. Или вовсе отмазаться, за недостачей улик там… А здесь каждый про себя знает.

Горчаков подумал.

– Солдат я, – неожиданно для себя самого признался он. – Людей убивал. В Афгане.

– Много убил?

– Достаточно.

– Эххх… Значит, готовься. Как там в песне старой: "значит, нам туда дорога"… Я ведь тоже мокрушник, Лёха. Один раз отсидел за хату, ничего… А второй раз чего-то так тоскливо сделалось… Хату я взял богатую, нагрузился, как верблюд – видик-шмидик, посуда серебряная с золотой нарезкой… А тут хозяин – здоровенный, лось, встал поперёк прохода и ручищи растопырил… не уйти ну никак… Ну, я сдуру и пырнул. А тут и баба его, приотстала, видно, из лимузина вылезая. Как завизжит… Ну, я уже и вовсе как в угаре, не соображая ничего…

Пауза.

– Презираешь?

Алексей помолчал, обдумывая.

– Кто я такой, чтобы презирать? У меня самого руки в крови… по уши. Не судите, да не судимы будете.

Пауза.

– Спасибо тебе, Лёха. Честно, спасибо. Эх… ты-то простил, а я себе все локти уже изгрыз. Ну повязал бы он меня тогда… барыга этот… ну даже рыло бы разбил пусть… Зато сидел бы я нынче там… на нормальной зоне. А не в этом кошмаре, из которого выхода не видно. И ведь это только начало, ежели тот кент всё правильно рассказал…