Джонатан Уайли - Владычица снов. Книга первая

В нынешние времена полагали, будто Крайнее Поле получило такое название именно из-за того, что оно граничит с соляными плато, хотя на самом деле все было по-другому. Много веков назад на здешних землях были обнаружены богатые месторождения железной руды и других полезных ископаемых, так что местные жители поневоле освоили опасные ремесла добывать, плавить и ковать металл. Лучшие кузнецы из здешних мест стали знаменитыми на всю страну оружейниками, их изделиями не могли не восхищаться лучшие воины королевства. Бароны рода всемерно поощряли таких умельцев и способствовали широкому распространению их изделий, пока, наконец, выражение «острый край» не стало фирменным знаком здешних мечей, а уж от этого «края» и пошло название Крайнее Поле.

В последующие годы большинство месторождений истощалось, что вызывало необходимость ввозить и железную руду, и другие ископаемые. А когда в стране наступили десятилетия длительного мира, падение спроса на оружие вынудило последних кузнецов, что все еще не оставили своего ремесла, находить своим талантам какое-нибудь мирное применение. Барон Бальдемар по-прежнему содрогался при мысли о том, что его подданные куют главным образом ножи и вилки, и это было одной из главных причин, по которым он распорядился изобразить себя на портрете с мечом в руках.

Крайнее Поле не имело практически ничего, чем можно было бы заменить хиреющее кузнечное дело. Земля здесь не отличалась плодородием по вполне понятным причинам. Честно говоря, здешние крестьяне вели непрерывную войну с солью, которая день за днем грозила поглотить последние возделываемые участки земли. Сложная система изгородей, канав и отводных каналов кое-как до поры до времени выручала их, но все это нуждалось в постоянном уходе и починке. Каждый год едкие белые кристаллы отвоевывали у крестьян по нескольку пядей земли, каждый год кто-нибудь из земледельцев, отчаявшись, бросал свой участок и уезжал куда-нибудь на поиски более гостеприимных мест.

Большинство крестьян ныне едва перебивались с хлеба на квас, да и у тех, кто, бросив землю, шел в город на заработки, дела обстояли немногим лучше. В городе у ворот замка на каждом шагу можно было встретить нищих побирушек.

Некоторые зарабатывали себе на жизнь, добывая и вывозя соль, но это никак нельзя было назвать выгодным промыслом: соль представляла собой настолько дешевый товар, что торговля ею в малых количествах практически не приносила барыша.

Но при всем этом бароны Крайнего Поля могли бы вести достаточно приятное существование, не растрачивай они постоянно последние остатки фамильного богатства на всевозможные глупости и смехотворные затеи. Например, дед Бальдемара был убежден в том, что под корнями колючей сливы можно найти золото, и предлагал щедрое вознаграждение всем, кто сообщит ему о том, где растут эти деревья. Вскоре на землях удела объявилось великое множество мошенников. Они завозили сюда саженцы, закапывали их корни в землю и тут же сообщали уполномоченным барона о своих «открытиях». А эти уполномоченные в свою очередь, когда им обещали поделиться причитающимся вознаграждением, охотно закрывали глаза на то, что земля вокруг только что «обнаруженной» колючей сливы оказывалась свежевскопанной. Нечего и говорить, что никакого золота так и не нашлось, зато, пока барон не позволил убедить себя в том, что он ошибается, казна в замке Крайнего Поля значительно полегчала.

Бальдемар, став хозяином удела не достигнув и двадцатилетнего возраста, обнаружил, что его владение является полным банкротом, и безостановочная борьба за то, чтобы раздобыть где-нибудь денег и хоть как-то восстановить честь рода, начала омрачать ему жизнь еще с юношеских лет. Со временем поставленная им перед самим собой задача превратилась в своего рода манию, а все шансы на обретение благополучия свелись к одной-единственной и последней надежде. И этой надеждой была Ребекка.

У Скаттла имелся свой собственный способ борьбы с похмельем, заключавшийся в том, что он снимал себе голову с плеч.

Процедура была вполне элементарной. Сначала он распутывал воображаемые узлы, которыми голова крепилась на шее, а затем, с предельной осторожностью взяв себя руками за щеки, снимал голову и осторожно укладывал ее на подушку. К настоящему времени он приобрел в этом деле такой опыт, что запросто пренебрегал тем неприятным обстоятельством, что остаточные явления алкогольного опьянения при этом не улетучивались, а оставались вместе с ним в постели. Зато прошли мучительные головные боли по утрам, когда один взгляд на что-нибудь, чуть более яркое, нежели горящая свеча, заставлял его отчаянно жмуриться, а ходящие ходуном стены буквально выворачивали его наизнанку. Плоть и кость, остававшиеся у него по завершении процедуры — от плеч и ниже, не испытывали теперь ни боли, ни тошноты, представляли собой вполне пристойное зрелище, приемлемо звучали и пахли; их единственное назначение состояло в том, чтобы провести его через утро и первую половину дня.

И только когда Скаттл осознавал, что теперь это будет безопасно, он возвращался к себе в комнату и прикреплял голову на место, тщательно завязав при этом все узлы. Таким образом он оказывался полностью укомплектованным и мог безмятежно коротать вторую половину дня, заранее предвкушая, а вслед за тем и вкушая блаженное волшебство, заключенное в алкоголе. Его не слишком тревожило, что по утрам он оставляет свою голову без присмотра, потому что далеко не у каждого хватило бы глупости заглянуть к нему в комнату, а что касается тех, у кого глупости на это хватало, то они по каким-то таинственным причинам никогда не замечали мирно покоившуюся на подушке голову. Любого, кто решался заглянуть в комнату Скаттла, встречала резкая брань, если хозяин случайно оказывался на месте, а в его отсутствие неприкосновенность жилища гарантировал густой дух пьяной блевотины, табачного дыма и прочей мерзости.

Но нынешним утром все пошло наперекосяк.

Прошлой ночью попойка выдалась особенно шумной. Барон получил тайное, но окончательное подтверждение всему, что касалось предстоящей помолвки Ребекки, и, пребывая в превосходном расположении духа, распорядился подать, не скупясь, и вино, и напитки покрепче, чтобы как следует отпраздновать это событие. Будучи на протяжении многих лет дворецким и личной слугой Бальдемара, Скаттл понимал, то о причинах пира лишних вопросов задавать не следует, и с тем большим наслаждением угощался не часто подаваемыми здесь к столу изысканными напитками из замковых погребов, не забывая при этом то и дело оттаскивать откупоренные, но не допитые бутылки и бутыли к себе в комнату. Барон со своим дворецким напились, как в старые добрые времена, возродив дух былого товарищества, правда, так и не сумевшего за долгие годы навести мосты через пропасть, обусловленную разницей в их положении. Скаттл проснулся рано (хотя и лег весьма поздно) и сразу же понял, что нынче ему никак нельзя будет обойтись без этой особой техники собственного изобретения. Оставив голову на подушке, он как манекен проследовал на кухню, чтобы проверить, нормально ли там идут дела. Там ему рассказали, что, хотя барон тоже уже встал, он не потребовал ни завтрака, ни чего бы то ни было другого, а занялся доверительной беседой с Рэддом, после чего ему предстояло принять у себя в кабинете собственную дочь. Удовлетворившись услышанным, Скаттл вернулся к себе, опустился в свое единственное кресло и уже через несколько мгновений задремал.