Николаос - Ангелы молчат

— Внутрь! — крикнул я, но тварь обрушилась на меня сзади, и, едва успев увернуться, я буквально вкатился в камеру. Если монстр и пытался ее открыть, то я этого уже не слышал. Здесь были звуконепроницаемые стены. Мы закрылись в бункере для буйных.

— Лассе!!! — услышал я голос Эли. И хлопок двери.

Я огляделся. Эти камеры у нас почти не использовались, но одно я знал о них точно: если двери закрылись, они не откроются до утра. Иногда к нам приходили приезжие волки перекантоваться в момент превращения, и это было удобно — вечером мы запирали их, а утром они выходили сами, когда перекинутся назад.

Сейчас это была палка о двух концах — твари не могли добраться до нас, но и мы не могли выйти до самого утра. Надеюсь, что к утру они уберутся вон.

— Эли, вы в порядке? — спросил я.

— Да… — Он дернул за дверную ручку — безрезультатно. — Как открыть?

— Никак, автоматический замок. Здесь такая система — откроется только утром. Не волнуйтесь.

Эли прошелся по камере, будто прислушиваясь… и вдруг — замер. Три минуты, пять — мне внезапно показалась знакомой эта тишина, глубокая и темная, как бездна.

— Когда, вы говорите, откроют двери?

Он сказал это шепотом, я едва услышал.

— В семь. Но не беспокойтесь, мы…

— Доктор Мастертон, здесь окно.

— Что?

— Здесь окно. На полпотолка.

Я сразу даже не понял, а потом поднял голову, и на меня накатила волна такого жуткого и безысходного ужаса, что он просто не мог быть моим. В семь. Солнце встанет в пять. До семи от Эли ничего не останется.

В мгновение ока он очутился у двери. Тонкие пальцы забегали по ее поверхности, а потом он просто ее стукнул. Потом еще раз. И остановился, упершись руками, делая прерывистый глубокий вдох

— Не паникуйте, — начал я, — попробуйте еще раз.

Но еще до того, как он ударил третий раз, мы оба поняли, что ничего не выйдет. Она открывалась внутрь, ручки не было, замка тоже. Любая другая дверь вылетела бы и от одного такого удара, но здесь этого было недостаточно.

— Не получается, — прошептал он и сполз по стене, прижимая ладонь к лицу.

Я слышал, как он дышит — тяжело, почти со всхлипами. На окне был плексиглас и решетка, выдрать ее было еще меньше шансов — она росла прямо из стен, как продолжение арматуры. И даже если предположить, что Эли удалось бы разломать решетку в десяти футах над полом, оставался плексиглас. Пуленепробиваемый, но прекрасно пропускающий солнце.

— Эли! — я приблизился, опустился рядом на колени. — У нас еще есть время, попробуйте еще.

— Что пробовать?! — заорал он истерически и ударил кулаком о дверь. — Вам легко говорить, не вы сгорите здесь заживо!!

Этот всплеск будто отнял у него последние силы. Эли свернулся на полу, прижав голову к коленям, плечи его дрожали.

Я закрыл глаза и представил себе… но это было слишком. Неважно, как я отношусь к вампирам, но это было слишком.

Где-то через четверть часа истерика пошла на убыль. Эли затих, потом поднял голову, старательно приглаживая волосы. Глаза от слез стали странного, светло-пурпурного цвета

— Простите, — прошептал он. — Я просто… я не готов. Лассе говорит, что мы всегда должны быть готовы, даже если будем жить очень долго… Но я не думал, что так скоро…

У меня перехватило горло. Я понятия не имел, что говорить в таких случаях. И что делать, когда ничего нельзя сделать.

— Только не молчите, Перри… Говорите что-нибудь. Говорите, что все будет в порядке.

Тут меня осенило.

— Эли, я позвоню Кире. Я уже звоню.

Я набрал Киру, и она сразу же откликнулась.

— Кира! Мы заперты…

— …вы живы?

Ее было очень плохо слышно. Не знаю, что тому виной — стены или незаряженные батарейки.

— Нам надо выбраться! — крикнул я, но Кира опять пропала. Я услышал только: …Джош… закрылись в бун…

Она имела в виду — закрылись в бункере. Они с Джошем были где-то здесь, в одной из камер. В том же положении, что и мы, исключая только, что здесь единственная камера, что выходила на поверхность — для клиентов, предпочитающих видеть луну. И она досталась Эли.

— Там, где Лассе… там нет?… — он словно прочел мои мысли.

— Нет, там нет окна… там безопасно.

— Хорошо… Хорошо…

Телефон заглох, и я в отчаянии отшвырнул его от себя. Даже не сподобился зарядить чертовы батарейки! Ведь можно было бы позвонить охране, да в службу спасения, в конце концов!

— Я теперь умру? — растерянно спросил Эли.

Я не желал отвечать на этот вопрос. Он вдруг протянул мне руки, и я не отказал — прижал его к себе, голова с растрепанными волосами легла мне на плечо. Эли тихонько повторял: «Умру. Я умру. Меня не будет. Я умру», будто пробовал горькие слова на вкус. А я только и мог, что покачивать его в руках, и гладить вздрагивающее тело, и чувствовать себя беспомощным, абсолютно.

Одно я осознавал точно — случись что-то подобное с Кирой, я был бы рад знать, что кто-то вот так держал ее, утешал и говорил, что все будет в порядке.

— Только не думай, что я неблагодарный… — всхлипнул он мне в шею. — Я прожил дольше, чем многие люди… и жизнь была неплохая. Просто Лассе… он с ума сойдет… С ним точно все хорошо?

Горло снова перехватило так, что не вдохнуть. Я только кивнул, несколько раз.

— Не молчи, Перри… пожалуйста. Говори со мной.

Да, Эли. Любой ценой.

О чем мы говорили? Не помню. Помню, что это длилось бесконечно долго. Будто нить разговора была еще и нитью жизни, тонкой, как паутинка, и стоит прервать ее — и наступит конец света. Или конец мрака.

Я взглянул на часы. Потом в который раз осмотрел комнату. Но она по-прежнему была абсолютно пуста, будто всем своим видом говорила: не ищи помощи, Перри, тут ты ее не найдешь. Тебе придется быть здесь и взвалить этот груз на свои плечи. Посмотри на это глазами доктора. Эти глаза увидят еще не одного безнадежного пациента.

Но я не хотел. Не я должен быть с ним в последний момент. Не меня он хотел бы видеть перед смертью, обнимать, прощаться. И комок в горле, и слезы на глазах — не у меня. Я здесь случайно.

Но я здесь. Больше никого нет.

В кармане халата что-то загремело, я сунул туда руку и вытащил баночку. Радедорм, убойное снотворное. Я вынул его из шкафа и машинально положил в карман как раз перед приходом Зака и Беати. Руки у меня затряслись, я уронил баночку, половина таблеток рассыпалась по полу. В глотке подскочил комок, желудок сжался до боли, и я подумал, что сейчас меня стошнит. Но вместо рвоты неожиданно прорвались слезы. Протянув руку, я вслепую шарил, стараясь контролировать дыхание любой ценой. Последний раз я плакал еще в детстве. Это было слишком давно, чтобы помнить. Сейчас ощущения были более чем взрослые, меня переполняло непостижимое, но от этого не менее глубокое горе.