Руслан Мельников - Голем. Пленник реторты

— Эка невидаль! — Дипольд свел брови. — Ворон почуял поживу, вот и летит за войском. И что с того?

Почуял поживу… Всего лишь… Потому и летит… Ведь верно? Ведь так и есть? Нехорошее предчувствие кольнуло сердце пфальцграфа. Снова вспомнился Фридрих. И хлопанье черных крыльев в пустынной галерее донжона. Воспоминания эти почему-то вселяли смятение в душу, пробуждали тревогу. Которую сейчас, здесь, на военном совете, выказывать никак нельзя.

А все проклятый нидербуржец с крылатой падалью в руках! Дипольд уже намеревался кликнуть стражу — вывести стрелка, выпороть хорошенько. Хотя нет, обычной порки, пожалуй, будет мало…

— С этим вороном что-то не так, ваша светлость! — отчаянно крикнул арбалетчик.

— Что?!

«Что-то не так», — о том же ведь говорил и Фридрих! Теми же самыми словами говорил!

А Ганс уже поднял комок черных перьев, перемазанных кровью, повыше, шагнул в самый центр шатра — к огню. Разворачивая мертвую птицу, внося ее в круг света, отводя обвисшее крыло, закрывавшее голову.

— Взгляните сюда, ваша светлость! На его глаз!

Лица рыцарей, что сидели ближе, начали вытягиваться. Брезгливость, ужас и недоумение проступали на исказившихся побледневших лицах. Кто-то вскрикнул, кто-то скверно выругался, кто-то вполголоса забормотал молитву.

— Глаз? При чем тут…

И Дипольд осекся. И — понял. Тоже.

Глаз!

ГЛАВА 11

Левый глаз ворона был обычным мертвым птичьим глазом — маленькая остекленевшая бусинка. Зато справа на Дипольда смотрел глаз человеческий! Огромный, неестественно огромный для вороньей головы, уродливым наростом выпирающий, выпучивающийся наружу, лишенный век, глаз этот пялился, не моргая. Он, чудилось, все еще жил. Чужой, искусственно и искусно посаженный… вживленный в маленький черный череп при помощи великой черной магии.

Человеческое око, точнее, голое глазное яблоко, покрытое пленкой липкой слизи, холодно и бесстрастно взирало на гейнского пфальцграфа. В точности так же, как в свое время взирал на Дипольда глаз Вареного Мартина, Мартину не принадлежавший.

Дипольд завороженно всматривался в непроницаемый зрачок большого — с кулак — слизистого шара, казавшегося сейчас второй птичьей головой. Нет, определено, глаз — жив! Интересно, из чьей глазницы он был вынут? Хотя какая разница? Теперь-то! Теперь важно другое. Что с этим глазом сотворило темное колдовство? И для чего, для какой цели?

Впрочем, Дипольд уже догадывался, что и для чего. Не догадывался — знал. Был уверен. Просто так ведь глаза с места на место не пересаживают. Да и под силу подобное действо лишь опытному и могущественному магиеру. С одним таким пфальцграф знаком. Лично. О прочих — не слыхивал. О прочих ТАКИХ…

Конечно же, Лебиус! Лебиус Прагсбургский. Лебиус Марагалиус. Колдун-слуга Альфреда Оберландского. Он и только он мог сотворить это. И цель тут очевидна: следить на расстоянии за недругами и противниками. Видеть, зреть, высматривать, наблюдать чужим оком, прошедшим горнило магиерской мастератории. Разумеется, предварительно подчинив носителя ока-лазутчика своей воле.

Кто скажет, что это не подвластно истинному знатоку запретных наук? Никто! А для чего еще нужен ТАКОЙ глаз, если не для слежки и соглядатайства?

Дипольду стало ясно все.

Ясно, почему так настырно лез в бойницы вассершлосского замка тот странный ворон, которому, в общем-то, делать в островной крепости было нечего.

Ясно, что именно встревожило отцовского гвардейца, успевшего, вероятно, достаточно хорошо разглядеть черную птицу… голову птицы… человеческий глаз птицы.

Ясно, кто известил оберландцев о приближении остландской армии.

И откуда властитель Верхних Земель узнал о Нидербургском турнире, куда его не приглашали, ясно тоже. И почему так безбоязно, не опасаясь погони, Альфред Чернокнижник и Лебиус Марагалиус уезжали с залитого кровью ристалища восвояси. Да потому что было кому присмотреть за отходом — сверху, с высоты птичьего полета, лучше всяких дозоров.

А еще понятно, отчего оберландский маркграф столь долго — до прибытия остландского посольства — не интересовался судьбой запертого в темнице гейнского пфальцграфа. А зачем? Если в соседней клетке сидит невольный соглядатай с вареной мордой, с чужим глазом и, между прочим, с чужим ухом тоже. С глазом и ухом, которыми видел и слышал — уж теперь-то Дипольд ничуть в том не сомневался — не только Мартин-мастер, но и Лебиус, пересадивший ему эти самые глаз и ухо.

Вероятно, обо всем увиденном и услышанном прагсбургский магиер докладывал своему господину. Или не обо всем? Ведь важному пленнику удалось-таки сбежать. Не означает ли это, что Лебиус втайне от маркграфа ведет свою игру? И тут еще нужно разобраться, кто из этих двоих опаснее. Отец, наверное, попытался бы вступить в сговор с одним, чтобы одолеть другого. Но Дипольд Славный не Карл Осторожный. Ни с какой чернокнижной мразью он переговоров вести не будет. Ибо и маркграф, и магиер друг друга стоят. И оба непременно должны подохнуть лютой смертью!

К тому же удачный побег мог иметь и иное, более простое объяснение. Будь ты хоть трижды развеликий расколдуй, невозможно постоянно смотреть на мир чужим — удаленным — глазом. Дипольд не являлся знатоком запрещенных черных искусств, но все же слышал от отцов-инквизиторов — несомненно, более компетентных специалистов в этой области, — что любое магическое действо требует максимальной сосредоточенности и немалого расхода сил. А истинный колдовской транс невозможен без полного погружения в себя, без саморастворения, без отделения и отгораживания своей собственной сущности от происходящего вокруг.

Притом, если отделяться от сотворенного Господом мира часто и надолго, можно и вовсе остаться вне его, вне этого мира — об этом тоже рассказывали святые отцы. Да ведь и не было наверняка у прагсбургского магиера такой возможности — чтоб часто и надолго. Альфред Оберландский не позволил бы Лебиусу ради непрерывного наблюдения за пленным пфальцграфом забрасывать прочие дела. Сотворение големов, к примеру…

Нет, решил про себя Дипольд, скорее всего, колдун подглядывал и подслушивал за ним посредством глаза и уха Мартина время от времени, от случая к случаю. И это просто великое везение, что в момент побега внимание Лебиуса было поглощено чем-то иным.

— Я специально подкарауливал эту тварь, ваша светлость, — вывел Дипольда из задумчивости взволнованный голос нидербуржского стрелка, все еще державшего в руках дохлую птицу. — Хитрая она, зараза, оказалась, сторожкая. Однако от арбалетного болта уйти не смогла. Я ее сшиб неподалеку от вашего шатра. А как подобрал да разглядел поближе — сразу к вам…