Джон Толкин - Сильмариллион
Многие сострадали муке Феанора, но то, что он утратил, утратил не он один; и Йаванна плакала на кургане в страхе, что Тьма на века поглотит последние лучи Света Валинора. Ибо, хотя валары не осознали еще полностью, что случилось, они видели, что Мелькор призвал себе помощь из-за пределов Арды; Сильмарили сгинули, и, казалось, уже все равно, ответил ли Феанор Йаванне "нет" или "да". Однако, скажи он вначале, до того, как пришли вести из Форменоса, "да" – быть может, после деянья его были бы иными. Ныне же рок навис над нолдорами.
А в это время Моргот, уйдя от погони валаров, явился в пустоши Арамана. Земли эти лежат на севере, меж Пелорами и Великим Морем, как Аватар на юге; но Араман обширнее: меж берегом и морем раскинулись пустынные равнины, где царит холод, – и чем ближе ко Льду, тем холоднее. В спешке пронеслись Моргот и Унголианта через этот край и, миновав великую мглу Ойомурэ, вышли к Хелкараксэ, где пролив меж Араманом и Средиземьем заполнял вздыбленный лед; Враг пересек его и вернулся на север Внешних Земель. Вместе двинулись они дальше, ибо Моргот не мог избавиться от Унголианты, ее туча все еще окружала его, и все ее глаза были устремлены на него; и так пришли они в земли, что лежат к северу от залива Дрэнгист. Теперь Моргот был близко к развалинам Ангбанда, своей древней западной твердыни; Унголианта, почуяв его надежду и поняв, что здесь он попытается ускользнуть от нее, остановила его, требуя, чтобы он отдал обещанное.
– Черносердый! – молвила она. – Я исполнила твою просьбу. Но я еще не насытилась.
– Чего же еще хочешь ты? – спросил Моргот. – Ужели весь мир должен уйти в твое брюхо? Я не давал обета скормить его тебе. Владыка его – я.
– Так много мне не надо, – отвечала Унголианта. – Но ты забрал из Форменоса великие сокровища; я хочу получить их. Полной горстью ты насыплешь их.
И Моргот был принужден отдать ей камни, что нес с собой – по одному; с великой неохотой делал он это, а она пожирала их, и их красота навеки покидала мир. Все огромней и темнее делалась Унголианта, но жажда ее была ненасытна.
– Лишь левой рукой давал ты, – сказала она. – Открой теперь правую.
В правой руке Моргот держал Сильмарили, – и, хоть и запертые в хрустальном ларце, они начали уже жечь его, и ладонь его терзала мука; но он ни за что не разжал бы ее.
– Нет! – ответил он. – Ты получила свое. Ибо лишь благодаря силе, что я вложил в тебя, сумела ты исполнить дело. Более ты не нужна мне. Этих творений ты не получишь. Они – мои навеки.
Но Унголианта сильно выросла, а он уменьшился, так как сила уходила из него; и она восстала на него: туча ее сомкнулась над ним и она окутала его липкой паутиной. Тут Моргот испустил ужасающий вопль, что отозвался в горах. Потому и зовется этот край Ламмоф – отзвуки его голоса навсегда поселились в нем, и каждый громкий крик в том краю пробуждает их, и все прибрежье до самых гор полнится воплями яростной муки. Крик Моргота был самым страшным и громким из всех, звучавших когда-либо на севере мира: горы тряслись, земля дрогнула, скалы треснули и разошлись. Глубоко и далеко был слышен этот крик. Под развалинами чертогов Ангбанда, в безднах, куда в спешке не заглянули валары, все еще таились балроги, дожидаясь возвращения своего Властелина; теперь они проснулись и, перенесясь через Хифлум, огненным смерчем примчались в Ламмоф. Пламенными мечами они разбили сети Унголианты, она отступила и обратилась в бегство, испустив черный дым, укрывший ее; и, бежав с севера, она пробралась в Белерианд и поселилась у подножья Эред Горгорофа, в темной долине, что после, из-за порожденного Унголиантой страха, звалась Нан Дунгорфеб, Долиной Ужасной Смерти. Ибо там, со времен разрушения Ангбанда, жили мерзкие твари в том же паучьем обличье; и она сочеталась с ними, а потом пожирала; и даже когда сама Унголианта сгинула неведомо куда, потомство ее жило там и плело свои мерзкие сети. О судьбе Унголианты не говорит ни одно предание. Однако, кое-кто считает, что она давным-давно исчезла, в неутолимом своем голоде пожрав самое себя.
Так страхи Йаванны, что Сильмарили будут поглощены Тьмой и канут в ничто, не сбылись; но они остались во власти Моргота. А он, освободившись, вновь собрал всех своих слуг, каких только мог найти, и пришел в развалины Ангбанда. Он заново отрыл обширные подземелья и казематы, а над вратами поднял трехглавые пики Тангородрима, темный дым всегда клубился вкруг них. Там бесцветными стали воинства его тварей и демонов, а раса орков, порожденная прежде, росла и множилась во чреве Земли. И Тьма темнее тьмы простерлась над Белериандом, и темна повесть тех лет; Моргот же отковал в Ангбанде железную корону, и нарек себя Королем Мира, в знак чего вставил в свою корону Сильмарили. Руки его были сожжены дочерна прикосновением к тем благим алмазам, и черными остались они навек; и никогда не оставляла его боль от ожогов, и вечна была его ярость от той боли. Никогда не снимал он короны, хоть вес ее и был ему тяжким бременем. Никогда не покидал он глубинных залов своей твердыни, направляя войска с северного своего трона; лишь раз тайно покинул он свои северные владения. И лишь раз за время своего владычества брал он в руки оружие.
Ибо теперь ненависть глодала его куда сильнее, чем во дни Утумно, когда гордыня его еще не была умалена, и ныне во владычество над своими прислужниками, в возжигание в них жажды зла вкладывал он свой дух. Тем не менее, величие его, как одного из валаров, до времени оставалось при нем, хоть и обращенное в ужас, и пред ликом его все, кроме самых могущественных, низвергались в темную бездну страха.
Когда стало известно, что Моргот бежал из Валинора и погоня была напрасной, валары долго сидели в раздумье среди тьмы в Кольце Судьбы, и майары и ваниары, рыдая, стояли вокруг; нолдоры же большей частью вернулись в Тирион и оплакивали свой затмившийся дивный город. Через погруженную во мрак Калакирию с темных морей вплывали туманы и окутывали его башни, и фонарь Миндона тускло светил во тьме.
Потом вдруг в городе появился Феанор и призвал всех во двор короля на вершине Туны, но изгнание, к которому он был приговорен, все еще лежало на нем, и он восстал против валаров. А потому быстро собралась большая толпа – послушать, что он скажет; и холм, и все лестницы и улицы, что вели на него, были залиты светом факелов. Феанор владел искусством красноречия, и язык его давал ему огромную влась над душами, когда он хотел того; и в ту ночь сказал он нолдорам Слово, что запомнилось им навек. Пламенна и ужасна была его речь, исполненная гордыни и ярости; и, внимая ей, нолдоры теряли разум. Большую часть своего гнева и ненависти обрушил он на Моргота, и все же почти все его речи выросли из лжи Моргота; но Феанор обезумел от скорби по убитому отцу и от потери Сильмарилей. Он требовал владычества над всеми нолдорами – раз Финвэ умер – и отвергал установленное валарами.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
