Михаил Шалаев - Владыка вод

Человек, услышав движение Свистка, обернулся и улыбнулся:

— Ну как, отдохнул?

— Да, спасибо. Все хорошо. Только… где мы?

Чернобородый объяснил, что все в порядке, что помочь Свистку их попросил Крючок, который очень переживает за свою неудачную шутку. «Крючок? Значит, это все-таки он…» — потемнел глазами Свисток и на щеках его обозначились желваки. Да нет же, — принялся объяснять чернобородый. — Это же была только шутка! А когда дело стало принимать опасный поворот, Крючок сделал все, чтобы выручить их… «Что он сделал?» — мрачно спросил Свисток. Ну как же — вот их послал, чтобы они передали… — «А что же вы не передали?» — Как? А разве тюремный сторож ничего не сказал? — «Мычал что-то, — вспомнил Свисток. — Потом упал.» — «Ах, Верен!» — досадливо пристукнул кулаком по столу чернобородый.

Но вдруг заинтересовался:

— А как же ты узнал, что бусы снять надо?

— Ничего я не узнал, — хмуро отозвался Свисток. — Просто, так вышло…

— Ну и ладно, — успокоился чернобородый. — Главное, кончилось все хорошо.

— Хорошо?! — вскинулся Свисток. — А с ней что теперь делать? — он кивнул на спящую Рядицу.

— А что с ней? — испугался тот.

— Не знаю… Не в себе она.

Тогда чернобородый погрустнел, сказал, что его зовут Смел и добавил — ничего, мол, может, все еще образуется. Свисток посмотрел на него с тоской и недоверием, а Смел не смог успокоить — отвел глаза.

Тут в комнату вошел новый человек — высокий, светлый, в руках у которого был поднос с дымящейся снедью. «А вот и Верен», — обрадовался Смел. «Доброе утро», — сказал Верен, и Свисток понял, что проспал от утра до утра.

Завершение этой истории не так интересно. Свисток со своей Рядицей, отдохнув, вернулись в Хлебы, и первый, кто их встречал, был Крючок. Свисток едва не кинулся на колдуна с кулаками, но тот сумел его убедить, что злого умысла не было — уж неизвестно, как. Узнав, про болезнь Рядицы, Крючок взялся ее лечить и вылечил целебными травами и колдовскими наговорами. Вот только глаза ее прежними — непрозрачными — так и не стали. А из украшений она носила потом только одно — обручальное кольцо, которое надел ей на палец Свисток.

Что же касается лавочника Черпака, из-за кого все и приключилось, то он после этого и думать забыл о Рядице («кому нужна полоумная?»), да к тому же прилюдно, вслух выражал Свистку сочувствие, пока не был однажды побит, после чего и заткнулся.

Еще надо сказать, что события эти почему-то очень разволновали Верена. Он стал размышлять о странных вещах. Например: ежели куклу нельзя отличить от живого человека, то зачем же у нас душа? И есть ли она вообще? А если есть, то как разглядеть ее внутри тела? Ведь то, что снаружи — слова там, манеры всякие — это ненадежно. Верен по опыту знал: есть такие люди — и говорит, и двигается, а души — нет. Или есть, но такая, что лучше бы ее совсем не было. Такого, точно, от куклы не отличишь. Вот и Рядица, видать…

Стоп. Но ведь не зря же говорят: душой помутилась. А если души совсем нет — тогда как?

Очень это были трудные вопросы. Верен, как ни крутил, не мог найти ответа. И завладела им тоска, которая мешает жить, и против которой есть лишь одно средство — Верен хорошо знал его по прежним временам. Он засел в бражной на первом этаже постоялого двора (правильнее было бы сказать — постоялого дома), где они поселились, однако тоска не отпускала, как Верен не усердствовал.

Наконец к нему подсел хозяин заведения, Грымза Молоток, добродушный, поперек себя шире, малый. Он заботливо спросил — не пора ли отдохнуть, но Верена интересовало другое: «А скажи, хозяин — что такое душа? Скажешь — спать пойду». Тот улыбнулся и положил увесистую, как из чугуна, руку Верену на колено:

— Это вопрос не ко мне, дружочек. Ты сегодня иди поспи, а завтра, дружочек, отправляйся к Философу — он тебе все расскажет.

Верен послушался. На следующий день вскоре после завтрака, проспавшийся и свежий, он подошел к дому, где, по словам Грымзы Молотка, жил Философ. На двери висело объявление: «Надежные советы по любым случаям жизни. Разъяснение мыслимых и немыслимых ситуаций. Разрешение всяческих спорных вопросов. Оплата — по договоренности.» Верен решил, что это ему подходит, и постучал. Изнутри послышалось: «Открыто!»

Философ, толстый дядька с обрамленной кудряшками лысиной, сидел за массивным столом с тумбами и что-то писал. Он указал на свободный стул напротив себя и сказал: «Минуточку». Дописав, поднял на Верена отрешенные глаза: «Спор? Трудное положение? Торговая сделка?» Верен, конечно, оробел:

— Да я, вообще-то… хотел вот спросить: что такое душа?

Философ хмыкнул. «Душа?» Задумался. Потом поглядел на Верена с интересом и сказал так:

— Это, наверное, не по моей части. Видишь ли, душа — это… — еще задумался. Еще хмыкнул. — Это такая странная вещь… Даже сильный порыв самой великой души не погасит и самой маленькой свечки. Но даже одна самая мелкая душонка может погубить самую сильную крепость. Словом, душа… — Философ поморщился. — Нет, тебе лучше обратиться к Поэту. Думаю, он поможет.

Философ объяснил, как найти Поэта и отказался от денег: «Я же ничего не сказал».

Верен нашел дом Поэта. Там тоже висело объявление: «Стихи на все случаи жизни: смерть, рождение, свадьба, семейное торжество. Оплата — построчно.» Верен засомневался, но больше обратиться было не к кому. Постучал.

Поэт оказался каким-то невзрачным, томным, ни толстым, ни тонким человеком с длинными темными волосами. В комнате его стоял полумрак, в камине, несмотря на теплый день, горели поленья. А в углу, в круглом глиняном кувшине, заблудившимся облачком стояли большие белые хризантемы. Уж откуда Поэт добыл их весной — то неведомо.

Услышав вопрос Верена, он наклонил голову набок и слегка выпятил губы: «Тру-удно тут помочь, тру-удно… Но попробую. Заходи завтра в такое же время».

Верен пришел. Упрямства в нем хватало. Поэт встретил его как-то странно, глянул искоса, предложил присесть и ушел в другую комнату. Верен опустился на стул, стоявший около стола, и на глаза ему попалась бумажка с такими строчками:

До конца — не поднять головы,Узы скорби влачить — до конца:Рок супруга лишил и отца,А оставил — лишь слезы, увы.Камень сей — от детей и вдовы.

Надпись на надгробье, понял Верен. Вглядевшись внимательнее, усмехнулся — Поэт шутил очень рискованно. Тот, неслышно подойдя сзади, выхватил листок у него из-под носа, положил лицом вниз и поглядел с укором: «Это не надо читать… Это — гм… черновик». Поэт развернул бумагу, за которой ходил, пробежал написанное. Опять как-то косо глянул на Верена и, будто сильно сомневаясь, положил лист перед ним, бормотнув: «Вот, гм… Почитай». Верен стал читать, а Поэт между тем расхаживал по комнате, заложив руки за спину и стараясь не глядеть на посетителя.