Анатолий Дроздов - Золотые апостолы

Работали они споро. Один носил кирпичи, второй мешал раствор в небольшом деревянном корыте, третий ловко укладывал кирпичи в дверном проеме. Стенка росла на глазах. Мы с Домиником подсвечивали факелами. Когда последний кирпич нашел свое место, каменщик уступил свое место товарищу, и тот, быстро замешав в корытце раствор, стал ловко покрывать свежую кладку штукатуркой. Выровняв стенку на том месте, где еще час назад был дверной проем, он подал знак товарищем, и те потащили инструмент вниз.

Вход на винтовую лестницу они заложили еще быстрее — здесь им не мешала решетка. Штукатурщик также быстро превратил недавний проем в часть стены. Только темный цвет сырого раствора говорил о том, что здесь еще недавно было другое. Сделав нам знак светить ближе, штукатурщик присмотрелся, и внезапно быстро сделал свои инструментом несколько царапин на свежем покрытии. Я чуть было не выругался, но вовремя сообразил: покрытие на старой стене было тоже не гладким. А штукатурщик нагнулся, собрал с поля горсть пыли и затер ею свою работу, чтобы не бросалась в глаза свежим цветом. Этот мастер знал свое дело. Доминик, как я и велел, нашел лучших. Жаль.

Я высыпал горсть золотых дукатов в протянутую руку штукатурщика, тот склонился в низком поклоне. Мы выбрались наружу, и аббат закрыл на ключ вход в подземелье. Через пару дней штукатурка высохнет, и никто не заметит изменений. Тем более, как заверил меня аббат, этой частью подземелья давно не пользуются, братия здесь не бывает. А чужаку тем более не разобраться…

Ночь еще стояла на дворе, когда мы тронулись в обратный путь. Пустую повозку кони тащили легко, и мы быстро преодолели расстояние до дорожной развилки. Здесь и попрощались. Я велел одному из гайдуков пересесть на козлы к Доминику — все-таки мужиков в повозке трое. Они не вооружены, но работали ловко — от таких можно ждать всего. В замок должен вернуться только дворцовый эконом. Я еще раз пожалел, что Доминик выбрал лучших. Пока мы грузили повозку, он успел шепнуть, что все трое — братья, со смешным прозвищем Бабоеды. Они, в числе других, по приказу моего отца строили православный монастырь в Горке. Значит, наверняка узнали место захоронения фамильного добра Чишкевичей. Хорошо, что православные. Война войной, но убивать единоверцев тяжелее…

Рассвет мы встретили в пути. Узкая лесная дорога, петляя между елями и осинами, вывела нас шлях. До лагеря оставалось не более мили.

Я пропустил гайдуков вперед, и, когда последний из них, миновал меня, мгновенно вытащил саблю и полоснул ею по бычьей шее. Он даже не застонал — тихо обмяк и повис на стременах. Бросив саблю в ножны, я достал из седельных кобур пистолеты, взвел курки. Двое оставшихся обернулись на щелчки, но лишь затем, чтобы недоуменно встретить смерть. Я молча смотрел, как могучие тела падают на усыпанную каплями росы траву. Я, Кароль-Станислав-Казимир-Теофаст, одиннадцатый граф Чишкевич, сам решаю, кому жить и умирать в моих владениях. И какая разница моим уланам, где гибнуть: здесь или на застланном пороховым дымом поле битвы…

Пришпорив коня, я помчался по шляху и на полном скаку влетел в проснувшийся лагерь. Немедленно поднятый по тревоге отряд не нашел разъезд неизвестных мародеров, напавших на командира корпуса и его немногочисленную охрану, только привез тела павших. Мы похоронили их с почестью — первых из многих…

Много лет спустя я узнал, как справился Доминик. Умница, он поехал обратно другим путем, через брод, и притворился, что застрял посреди реки. Мужики вышли толкать повозку, и в этот момент предупрежденный заранее гайдук зарубил двоих. Третий бросился в реку, но Доминик хладнокровно застрелил его, как только тот вынырнул глотнуть воздуха. Было уже светло. Второй пулей эконом уложил гайдука, запасная пара пистолетов не понадобилась. В замке Доминик испуганно рассказал о нападении мародеров…

Потом была несчастливая компания, подробно описанная в газетах победителей. Гонимые морозами и лютыми казаками Платова, мы выкатились из пределов России. У меня даже не было времени, чтобы заехать домой. Вот когда я похвалил себя за предусмотрительность…

Жалкие попытки императора Наполеона остановить войска союзников в Европе провалились, и, после его отречения, я оставил армию и поселился в Париже. В неразберихе первых месяцев правления толстяка Людовика, никто не вспомнил о польском вельможе, воевавшем на стороне Наполеона, а после Ватерлоо об этом забыли навсегда. Кто-то (я знаю кто) распустил слух, что я умер от тяжелых ран, полученных на поле битвы… В 1816 году ко мне приехал Доминик. Ему удалось сохранить кое-что из оставленного в имении, на скромную жизнь этого хватило. Доминик рассказал, что его пытали дважды: сначала отступавшие войска Наполеона, превратившиеся в ходе бегства из Москвы в банду мародеров, затем русские. Последние даже хотели его повесить, но потом решили оставить в живых — для допроса специальной командой трофейщиков. Vae victis. Горе побежденным (лат.). Доминику вставляли зажженные фитили между пальцев и били шомполами, но он выдержал. Французы и русские дочиста ограбили имение, вывезя из него все ценное, русские в отместку за несбывшиеся надежды сожгли дворец, но и те и другие уехали разочарованными…

Двадцать лет прошло. Или больше… Мысли путаются и гаснут… Аббат монастыря умер еще во время кампании 1812 года, Доминик рассказал мне, что спустя два года монастырь, как католический, закрыли. Вернее, выгнали одних монахов, чтобы вместо них поселить других. Новые хозяева вряд ли будут обстоятельно исследовать подвалы, зачем? Тайна замурованной комнаты умрет вместе с нами. Победители не получат фамильного достояния Чишкевичей. Никогда. Русскому царю не видать моих апостолов, древностей, которые он так любит собирать.

…Нет, собирать любил Александр. Он умер. Я пережил царя-победителя, я пережил Наполеона. Россией правит брат Александра. Он не собирает редкостей, он марширует вместе со своими полками, как это любил делать его отец, убогий умом Павел. Пусть марширует…

У меня нет прямых потомков — Бог не дал мне детей. Наследство оставлять некому. Род Чишкевичей велик и обширен, рано или поздно фамильное сокровище найдет своего хозяина. Когда меня не станет, хранителем этих записок станет Доминик. Перед смертью он передаст их кому-нибудь из Чишкевичей — по своему выбору. Еще лучше — доверить тайну моему духовнику. Костел умеет хранить тайны. Если поставить условием: половину передать потомкам, половину оставить церкви, они будут хранить тайну столько, сколько нужно. Пока моя Родина вновь не станет свободной от ига московских царей.

Я не доживу. Рак опять заворочался в голове, больно щипая клешнями… Я слишком много писал. Опиум, мне нужен опиум… Доминик! Доминик…