Владислав Четырко - Бродяга. Путь ветра

Слева ощущались шаги. Кто-то крался без малейшего шума, но Мариэль уловила движение и затаилась, готовясь к броску. Легкий клинок шевельнулся в ладони, и медальон чуть замерцал в полутьме: кто-то был близко, хотя и не слишком, и — невероятно, но… этот кто-то тоже обладал Силой.

— …Сила даст вам все, чего вы хотите от жизни — власть, богатство, долголетие, — все, что угодно. Но и вам надо посвятить себя Силе полностью…

Гулко отдавались под сводами пещерного зала слова человека в алой мантии. Лица его не было видно под капюшоном — только гладко выбритый подбородок. Света в огромном зале было немного — несколько свечей на столе, за которым сидел жрец, да факелы безмолвных стражей, которые привели в этот зал толпу перепуганных детей. Мариэль почти не помнила детства, но этот день — день, когда ее отдали в один из храмов Кай-Харуда — запомнила навсегда.

Было жутковато, голова кружилась от голода, усталости и непонятных ароматов, влекущих и отталкивающих одновременно. Потом с ней долго беседовала главная жрица храма — молодая, красивая. Имя ее было Эннис. Руки и лицо ее были очень светлыми, почти белыми; темные блестящие волосы — заплетены в тяжелую косу. Но все это Мариэль заметила позже. Как только их взгляды встретились, она утонула в глазах жрицы, похожих на бездонные темно-фиолетовые колодцы.

Когда Эннис улыбалась, в них, казалось, зажигались звезды — далекие, загадочные и немножко холодные. До этого никто так долго не говорил с Мариэль, никто так внимательно ее не слушал. Эннис было интересно все: то, о чем Мариэль давно хотела рассказать, но некому было выслушать; равно как и то, о чем она никому говорить не собиралась, но почему-то рассказала именно ей.

Через несколько минут (часов? лет? время летело так незаметно!) Эннис знала о ней больше, чем кто-либо. Больше, чем знала о себе она сама. Мариэль не помнила последнего вопроса — помнила только, что, отвечая, она расплакалась, и ей стало стыдно и страшно, а Эннис, обняв за плечи, подвела ее к большому тусклому зеркалу, висевшему рядом. Зеркало обрело прозрачность, и Мариэль увидела себя такой, какой она была, и заплакала еще горше.

— Не плачь, — мягко прозвучал голос Эннис откуда-то сзади. — Если захочешь, ты станешь такой же, как я.

— Такой же? — отозвалась Мариэль, вглядываясь в зеркало.

Жрица встала за нею, сбросив алый плащ. Руки ее сверкнули в полусвете комнаты — под плащом была короткая куртка без рукавов, перехваченная в талии широким кожаным поясом, и облегающие мягкие брюки. Она повернула светильник так, чтобы Мариэль лучше видела ее в зеркале. Лицо Эннис, ее фигура, даже волосы — все, казалось, говорило об одном и том же: о силе, власти, уверенности и еще о чем-то, чего Мариэль тогда не понимала.

— Такой же? — вновь спросила Мариэль и отвернулась, чтобы не видеть больше себя теперешнюю. Она почему-то сразу поверила жрице. Может, ей просто очень хотелось верить…

— Да, — уверенно подтвердила Эннис, вновь оглядев ее долгим властным взглядом. — Не сразу, конечно, — я тоже когда-то была такой, как ты… маленькой, слабой и некрасивой. Но Сила исправит тебя, сделает тебя намного лучше, чем ты могла бы мечтать…

Многоголосое пение возникло ниоткуда, нарастая до громового рокота, и в нем почти потерялся короткий вопрос, — вопрос, на который Мари ответила «да».

И невидимая рука коснулась ее шеи у самых ключиц, и короткая острая вспышка боли ослепила ее, погасив все вокруг, — и в этой вспышке ей на миг привиделась черная, подобная престолу скала, и темная фигура на троне, поднимающая голову, чтобы встретить ее взгляд…

Ленивый xод времени, равнодушного в своей неуязвимости. Призрачная, завораживающая пляска тумана в вихрях струящейся Силы. Враг — а в том, что это был именно враг, сомневаться не приходилось — шел незаметно, мягко, стремительно… и, судя по потокам его Силы, мимо. Значит, еще не уловил ее присутствия. Значит, есть шанс. Значит, надо затаиться и напасть тогда, когда этого будут ждать меньше всего. Если надо — ударить в спину.

«Лучше — в спину», — вспомнила Мари слова наставницы. И сразу — непонятно почему — ей стало донельзя противно. За прошедшие два дня ей довелось драться несколько раз — со стаей песчаных гьяссов-выползней, окруживших ее почти сразу же, и со старым, ветвистым кустом гвалиса, который затаился в прибрежной роще, раскинув ловчие побеги по песчаному откосу; в одной из лощин, где она укрылась, водились неправильные тени — они сползались отовсюду, почуяв живое и желая поглотить жизнь, и лишь звериное чутье на опасность и сила звериного же тела помогли Мари вырваться. Но ни разу — с самого начала — ей не встречались люди. Ни разу — до этого момента.

Странно, но Мариэль не могла вспомнить, когда последний раз мечтала. Ей было не до того — обучение занимало больше времени, чем помещалось в обычный день, и ночами ей приходилось сидеть в храмовой библиотеке, заучивая наизусть страницы древних, тронутых пылью и плесенью книг.

Эннис стала ее Наставницей. У каждого ученика и ученицы в храме был свой Наставник, жрец или жрица. Наставники определяли все: сколько ученик ест и спит, что читает, сколько и над чем работает, что должен запомнить и чему должен научиться. Разговаривали они теперь каждую неделю, но словами при этом пользовались редко — в них и не было нужды. Мариэль научилась понимать взгляд Наставницы — но лишь то, что Эннис хотела ей сказать. Проникнуть в ее мысли глубже она не могла, да и страшилась. Мариэль не знала даже, насколько глубоко известны Эннис ее помыслы.

С другими учениками она сталкивалась нечасто. Общения в школе не было — каждый был слишком погружен в свою жизнь, в свои беды и успехи. Последних, кстати, становилось все больше. Мариэль с удивлением открывала в себе новые и новые свойства разума и тела, неведомую ранее остроту чувств. Ради этого ежедневно, по много часов, проводила она в упражнениях, изнуряла себя недоеданием и нагрузками, которых как раз хватало, чтобы полностью исчерпывать ее растущие способности.

Но больше всего изменяло ее саму и ее жизнь то, что она делала каждое утро. Рано, еще до рассвета, она покидала свою крохотную комнатку в храме и шла на гору Шессер. Никто не видел Мариэль, никто не встречался на пути, ничто не мешало ей, быстро взбегая по почти отвесным тропам, достигать укромной площадки у самой вершины. Там, скрестив ноги, усаживалась она прямо на камень и подолгу сидела, повторяя таинственное, данное Наставницей слово, старательно забывая о земле и солнце, воздухе и море, о пространстве и времени, жизни и смерти, о самой себе и о своей старательности…