Гай Орловский - Ричард Длинные Руки – граф

Я вздохнул, в условиях перманентной гражданской войны, чем является Средневековье, о таком даже мечтать смешно.

Марманда поставила на середину стола огромное блюдо с горячими оладьями, похожими на ломти темного сыра, на поверхности такие же янтарно-желтые ямочки, где еще шипит, испаряясь, масло. Я протянул было руку, она сказала со строгостью:

– Сперва суп! Потом мясо. Оладьи – на потом!

– Здорово у вас кормят, – вздохнул я, – как вы только и работаете после такого завтрака?

Ипполит отмахнулся:

– Да какая тут работа? Так, присматриваем.

– Волшба почти все делает, – объяснил Маклей тоном величайшего превосходства и посмотрел на меня так, словно это он организовал все волшебство по хозяйству. – У нас хозяйка заботливая.

Я молча хлебал горячий наваристый суп, резал и ел мясо, сочное и приготовленное очень умело, все хорошо и все замечательно, только не о вас, ребята, заботится хозяйка, а о себе. Если бы удалось все переложить на волшбу, то вас бы и духу тут не было, а все выполняла бы безропотная и всегда послушная механика, в смысле – волшба. А так даже полено в камине не горит больше двух суток, приходится менять, но не самой же это делать, круги сыра не желают сами перебираться с подвод в кладовые, нужен кто-то типа туповатого Дика из леса, да и вообще много работ, волшба легко бы справилась, да только как ей объяснить, как подступиться…

Поглощая под одобрительным взглядом Марманды оладьи, я снова подумал о Кристалле Огня. Вряд ли он для хозяйственных нужд, больно имя гордое, воинственное. Где такая женщина, как леди Элинор, может его спрятать: на чердаке или, напротив, в подвале?

Ипполит и Маклей первыми отвалились от стола, за ними ушли Раймон и Лавор, все с предельной неспешностью, вяло и с трудом вспоминали, кто что должен делать, куда пойти и зачем туда вообще-то идти. Я подумал, что после такого сытного завтрака не только ужин, но и обед можно отдать врагу, тем более что Марманда, видя мой аппетит, с удовольствием сперва подкладывала оладьи, а потом и вовсе принесла и поставила передо мной тарелку со свернутыми трубочками блинами. Судя по аромату, внутри нежное мясо мелких птичек.

После блинчиков, совсем осоловелый, я потягивал пиво – светлое, слабое, но идет хорошо, вылакал две большие кружки, как вдруг распахнулась дверь, на пороге появился Винченц. Подтянутый, без единой капли жира, он оглядел нас с отвращением узкими монгольскими глазами.

– Снова пьете?.. Эх… Ладно, как тебя, Дик?..

– Дик, – ответил я. – Дик. А что?

– Ничего, а ну-ка встань.

Я покорно поднялся и вышел из-за стола, он оглядел, бесцеремонно щупая мышцы, толкая кулаком в грудь.

– Да, ты еще крепче, – сказал он с хмурым удовлетворением, – чем вчера, когда я на тебя с седла… Вполне для охраны. Из лука стреляешь?

Я замотал головой.

– И в руки никогда не брал!.. У нас оружия не бывает. Это только в замке…

Он поморщился:

– Ну, какое из лука оружие? А зверей в лесу как стрелять?

– Никто не стреляет, – ответил я твердо. – Господа в замке, может быть, не знаю. А у нас всегда хватает мяса. И птицы. Зачем стрелять?

– Что за народ, – проворчал он с отвращением. – Ладно, иди со мной.

– Да, конечно, – ответил я угодливо. – Куда скажете.

– Да уж, – проворчал он, – скажу, мало не покажется.

Я покорно шел за ним, плечи у него как будто не из мышц, а вовсе из тугих толстых жил, выступают объемно, кожа натянута так, что вот-вот лопнет, шея шире головы, а голова сидит так плотно, что не свернет даже огр. Солнце только поднялось на восточной стороне неба, навстречу брызнуло оранжевым огнем, как будто в глаза посветили зеркальцами.

В полусотне шагов от стены замка установлен на массивной треноге широкий спил дерева в два обхвата. Красной и синей краской нарисованы круги. Винченц проворчал с непонятным раздражением:

– Это мишень. Посмотрим, насколько ты хорош в стрельбе.

Ему полчаса пришлось повозиться, объясняя мне, как накладывается стрела на тетиву, зачем нужно оттягивать ее к уху. Несколько раз я отпускал тетиву, но стрела оставалась в пальцах, наконец сумел отпустить их вместе. Стрела ушла в небо, а я выронил лук и заорал истошным голосом:

– Ой-ой, мои пальцы!.. Мне перебило пальцы!

Винченц сказал с великим отвращением:

– Когда научишься стрелять, получишь рукавичку.

Я замотал головой:

– Никогда-никогда!.. Так же можно в кого-нибудь попасть! А вдруг в человека? Ему ж больно будет! Нет, это нехорошо. Стыдно вам учить такому!.. Как вы можете? А если вообще такая в глаз попадет?.. Я даже не знаю… хозяйка знает, чему учите? А то я ей пожалуюсь!

Он побагровел, смотрел с бессильной злобой, а я все дул на пальцы, по которым стегнула тетива, правда, натянутая совсем слабо, облизывал, совал пальцы в рот, мычал и стонал от великой боли. А еще больше мучаюсь от того, это видно на моем простодушном лице, что другого мог бы обидеть стрелой еще сильнее, чем свои невинные пальцы этой злобной и несправедливой веревочкой, названной зачем-то тетивой.

– Но ты же, – рявкнул он громовым голосом, – говорят, бросился на помощь нашей хозяйке, хотя ей было смешно, и всех разбросал?

– Но никого не убил, – ответил я твердо. – И даже не покалечил!.. Вредить – грешно. Пара зуботычин или чуть больше – только и всего. Мы вообще люди самые что ни есть мирные. У нас даже мяса не едят, ну не могем даже курицу зарезать! Им же страшно, им же больно!

Его глаза, и без того узкие, как у ящерицы, сузились еще больше.

– А как вы не передохли?

– Молоко пьем, – объяснил я, – сыр едим, яйца… Все, что получаем без крови! Яичница – это вкусно. Некоторые, правда, рыбу едят, потому что у рыб нет крови, но другие и рыб не ловят, им же больно!.. А какие у нас сады… Яблоки – с кулак, груши – с два кулака. Орехов немерено, ягод, грибов…

Он смотрел с великим отвращением.

– Что за люди, что за люди никчемные… Ну а если враг нападет?

– Какой враг? – изумился я. – Во всем мире только один господин, герцог Звездейдер Великий Сороковый. И только один замок. Герцог ни с кем не воюет, с кем ему воевать?.. Мы вообще не знаем, что такое воевать! Только по рассказам древних стариков… да и то, поди, брешут все. Не могут люди убивать друг друга только для того, чтобы отнять что-то. Да если надо им, я и так отдам. Почему не отдать, если людям надо?

Он вздохнул, повел в оружейную, однако я с таким отвращением смотрел на все это железо, им можно порезаться или уколоться, что вздохнул еще тяжелее, махнул рукой и велел убираться, а то не утерпит и прибьет, чтобы породу людскую не портил. По-моему, забоялся не того, что уроню топор на ногу, а что уроню на его ногу.