Робин Мак-Кинли - Красавица

– Мне уже хочется пожалеть это Чудовище, – весело добавила Хоуп, вытирая томатный суп с подбородка Ричарда. – Я все еще помню, как Красавица пыталась научить меня склонениям, к которым у меня совершенно не лежала душа.

Картошка с шипением жарилась.

– Прекратите, – оборвал нас Отец, и как раз в это время вошел Жэр, так что больше не было сказано ни слова. Муж сестры протянул мне кожаную полоску. – Подумал, что поможет. Та лямка в упряжи почти износилась.

– Спасибо, – ответила я.

– Ужин, – позвала Грейс.

Зима медленно начала отступать от нас, что было хорошим знаком; метель, встретившая Отца, кажется, была последней в этом году, и весна уже вступала в свои права. Лесной ручей поломал лед, что собрался по его краям, и понес его вниз по течению со всей силой своих бурных весенних вод. Дорога от дома к кузнице и конюшне покрылась грязью. Грейс подметала кухню и гостиную дважды в день, а я не могла сохранить бабки Великодушного белыми и проводила много времени, оттирая губкой грязь с его серого живота и кожаной упряжи.

Три недели не показывались мои розы: я волновалась, что, возможно, семена смыло водой с грязью, потому что я не смогла зарыть их достаточно глубоко; я часто твердила себе с возрастающей упорностью, пока шло время, что я была полной дурой, и зря посадила их так рано. Я говорила себе, что они теперь потеряны и никому не принесут пользы, а все из-за моего глупого безрассудства, потому что я предположила, будто даже волшебные семена смогут вырасти в это время года.

Роза на каминной полке оставалась такой же свежей и яркой, как и тогда, когда Отец впервые протянул ее мне. Она роняла больше лепестков и почти не потребляла воды. Грейс поставила ее в высокую хрустальную вазу (ее мы нашли вместе с другими великолепными вещами в седельных сумках Отца) и забрала фарфоровый стакан обратно на кухню.

А затем, за семь дней до того, как мы должны были отправиться в лес, я обнаружила три маленьких зеленых ростка у стены конюшни. Я уставилась на них, затаив дыхание, и побежала обратно к дому, чтобы отыскать еще. Я нашла не меньше дюжины, прямой тонкой полоской они шли под кухонным окном, что выходило на лес. Это не сорняки, я была уверена, хотя так желала хоть какого-то проявления своих роз, что чуть не убедила себя, будто это лишь мое воображение. Еще несколько росли перед домом и я обнаружила еще две похожих на ростки зеленых травинки, робко проклюнувшиеся на земле за кузницей. Было утро и я шла чистить и кормить лошадей. А на обратном пути в конюшню я увидела пять маленьких зеленых побегов. Я, должно быть, проглядела последние три.

Возвращаясь в дом на обед, я обнаружила целую линию небольших зеленых ростков, выстроившихся вдоль стены, что выходила на сторону леса; некоторые из них были длиной не меньше трех дюймов.

– Мои розы! – прокричала я в кухонную дверь. – Взгляните на мои розы!

Они быстро выросли за те последние несколько дней, пока я тайно наблюдала за ними, словно хотела поймать их на чем-то; суматошно расправив листья, вьющиеся стебли разбегались по стенам дома, кузницы и амбара. Посадки на стороне леса были лучше всех, словно из чащи исходила некая сила, которая их подпитывала. На пятый день появились бутончики, на шестой они набухли, пока на них не стали видны блеклые (красные и розовые) кончики. Мы с Отцом должны были отправиться в путь на следующий день.

Также как и той ночью, когда Отец рассказал свою невероятную историю, я снова, в свой последний день дома, не смогла уснуть. После ужина я вновь вышла, подавленная напряженной тишиной домашних, и прошлась по полю. Голос ручья звучал почти как человеческий, но я не смогла распознать слова; было боязно, будто надо мной смеются из-за моей глупости. Камешки по берегам ручья понимающе уставились на меня. Я прошла к конюшне, хотя знала, что там все в полном порядке: нужные сбруи были тщательно вымыты и отложены для завтрашней поездки. Я чистила Великодушного, пока он не заблестел, как отполированный мрамор, чесала ему гриву и хвост снова и снова, а он, должно быть, гадал, что со мной происходит. Конь немного волновался в последние дни (насколько вообще может волноваться огромное и спокойное животное), словно чуял перемены в воздухе. По крайней мере, он знал, где я, пока я его чистила; он положил голову на дверь стойла и навострил уши в мою сторону, слегка подергивая ноздрями, когда я задула лампу и наконец-то оставила его в покое.

– Не волнуйся, – сказала я, – ты тоже поедешь.

И прикрыла дверь амбара под его пристальным взглядом. Луна была на три четверти полной и на небе плясала парочка облаков. Лес успокоился, был слышен лишь шелест листьев.

Я сразу же пошла спать, немного задержавшись внизу, только чтобы повесить лампу на крючок у двери и кивнуть всем, кто сидел у огня в гостиной – каждый был чем-то занят, хотя в это время мы уже обычно ложились спать.

– Ты готова? – спросил Жэр.

– Да, – ответила я. – Спокойной ночи.

Я слегка замешкалась на втором этаже, у подножия лестницы на чердак. Отсюда лес выглядел по-другому. Я привыкла смотреть на него с чердака или с уровня первого этажа. Это заинтриговало меня и я высунулась в окно, дразня себя тем, что это существенная разница (другой смысл или идея), вместо того, чтобы понять, что поднимаясь на несколько футов вверх или вниз я просто вижу перемену под фактическим углом. Внизу раздавался гул голосов. Внезапно мне все стало слышно, хоть особо я этого не желала.

– Бедный Ферди, – заметил Жэр. – Я сказал ему, что не нужно приходить до завтрашнего дня.

Желание Жэра нанять мальчика на полный день, чтобы научить его ремеслу кузнеца, должно было исполниться: Ферди будет здесь работать каждый день, разделяя свое время между кузницей и рубкой дров. Его пригласят переехать сюда, как только я уеду, возможно в старую комнату Жэра на чердаке, так как Хоуп громко заявила, когда мы обсуждали эту тему:

– Конечно же мы не будем трогать комнату Красавицы.

Как и всем жителям городка, Ферди сообщили три недели назад, что я уезжаю. Жэр сказал ему это в кузнице, когда там находилась я (я держала еще одну капризную лошадь, пока ее подковывали). Ферди выслушал все молча и после того, как Жэр закончил, еще несколько минут ничего не говорил. А затем произнес:

– Желаю тебе удачи, Красавица, – и мало что после этого он сказал в тот день или последующие недели.

Парень избегал меня с большей тщательностью, чем я когда-либо сама избегала его, и больше не оставался с нами ужинать.

– Бедный Ферди, – согласилась Хоуп.

Розы уже вскарабкались по стене, обвив окно, а на подоконнике лежал особенно крупный бутон, кончик которого отливал алым. Я сняла ботинки и тихонько забралась вверх по лестнице.