Вероника Иванова - Нити разрубленных узлов

— Позову, — кивнула Соечка. — Батюшка его пока с овцами в горы не пускает. Говорит, слабый еще. Вот когда отъестся, тогда и… — Она повернулась в сторону дома и звонко крикнула: — Сегор, где ты?! Тут за тобой пришли!

Когда парень, действительно пока еще выглядящий изможденным, вышел из-за угла дома, направляясь к нам, его лицо, в отличие от Соечкиного, оказалось изборождено чувствами, словно морщинами. Девушка указала в мою сторону, мол, вот кто хочет тебя видеть, и, подхватив пустую корзину, ушла туда, откуда раздавался плеск воды.

Я решил поприветствовать и южанина:

— Доброго утра!

Взглянувшие на меня темные глаза больше всего были похожи на потухшие угольки.

— Я должен уйти?

А, понятно. Услышав беспечные слова Соечки, он подумал, что свободная жизнь закончилась и теперь ему предстоит либо вернуться на покинутую родину, либо отправиться искупать свои грехи другим, законным, но от того ничуть не менее печальным способом.

— А ты куда-то собрался?

Измученный взгляд дрогнул.

— Разве вы пришли не чтобы…

Можно было встать в горделивую позу, заявить, что данное мною слово нерушимо или что-то вроде того в лучших традициях столичных актерских трупп, но я просто ответил:

— Нет.

— И меня не заберут отсюда?

— А ты где-то нужен еще, кроме как здесь?

Сегор открыл было рот, чтобы возмутиться, но почему-то передумал. Наверное, вспомнил недавние события, уменьшившие его семью до одного-единственного человека.

— Зачем же тогда вы пришли?

— Поговорить.

— Я рассказал все, что требовали. Без обмана.

— Знаю. Но мне хочется узнать кое-что другое. Не о тебе и не о твоих родных, не беспокойся!

— А о чем тогда?

— Проводишь меня?

Он оглянулся на дом, словно спрашивая разрешения отлучиться, но, поскольку никого из хозяев поблизости не нашлось и запретить работнику уходить со двора никто не мог, кивнул:

— Как пожелаете.

Мы вышли на каменную дорожку между изгородями кустов. Не то чтобы я хотел оставить наш разговор в тайне от чужих ушей, но мне почему-то показалось: наедине парень будет более откровенен в ответах, чем при той же Соечке. Потому что вопросы у меня накопились не особенно приятные.

— Где ты жил на юге?

— В Лаваросе.

— Это далеко от Катралы?

Услышав интересующее меня название, Сегор скривился и едва удержался от презрительного плевка:

— Катрала…

— С ней что-то не так?

— Скажу одно: там, где я жил, было несладко, но в Катрале мне бы не хотелось даже родиться.

Любопытно. Судя по тому, как повел себя южанин, рассказ Натти был сильно приукрашен. Если такое вообще возможно.

— Почему?

Он промолчал, считая неторопливые шаги.

— Оттуда люди тоже бегут?

— Нет, — коротко ответил Сегор.

— Но если там так плохо, как ты говоришь…

— Там не плохо, эрте. Там… — Он куснул губу, подбирая слова. — Это земля строгих правил, эрте. Правил, за нарушение хоть одного из которых берется только одна плата. Жизнь. Но конечно, если их соблюдать, можно жить и в Катрале.

Заканчивая фразу, парень усмехнулся так зловеще, что я поневоле задумался, не смогу ли все-таки протянуть два месяца здесь, пусть и не отнимая от лица вонючей тряпки. Кстати о ней: пора сделать три вдоха, как советовала лекарица.

— Расскажи мне о тех краях. Все, что знаешь. И людях, которые там живут.

— Люди везде одинаковые. Хорошие, плохие, добрые, злые. Только в Катрале они еще и пугливые.

— Это как?

— А так. Прислушиваются к каждому твоему слову, как будто ты вдруг можешь сказать… что-то страшное, что ли. Ходят вечно в черном, закутанные с головы до ног. А по самой жаре сидят дома, потому что иначе можно свариться заживо, в их-то одежде! И все время молятся.

— Прямо на улице?

— Везде. Стиснут в пальцах ладанку и только губами шевелят.

— А о чем молятся?

— Я не слушал, — брезгливо ответил Сегор.

Закрытое общество, отделенное от прочих людей не как Блаженный Дол, расстоянием и горами, а прежде всего внутренними обычаями и правилами. Это плохо. В такую крысиную нору может проникнуть только тот, кто сам хвостат и волосат. Правда, хвост ведь растет не только у грызунов…

— Говоришь, оттуда не убегают?

— Может, кто и пробовал, только не добрался в другие края живым. Одному и не выбраться из Катралы. Через степь не пройти без снаряжения, а вдоль предгорий посты стражи вперемежку с…

— С кем?

— Со всякими лихими людьми. Я сам не видел, но рассказывали, что лучше попасться в руки законников: от них хоть можно откупиться. А горцам вместе с откупом и жизнь подавай.

— Убивают?

— Могут с собой забрать. Или жить у них как бессловесная скотина, или грабить путешественников, а все одно, что так, что эдак — неволя.

— Хуже катральской?

— А неволя бывает хорошей?

Вопрос, явно обращенный ко мне, прозвучал с горькой издевкой. И намеком на происходящее.

Эх, знал бы ты, парень, кто из нас двоих сейчас свободнее! Удивился бы сильно. Сильнее некуда. А вот в неведении есть своя прелесть. Например, можно считать себя невинной жертвой и копить праведный гнев, авось пригодится когда-нибудь.

— Спасибо за рассказ.

Он удивленно моргнул:

— Больше спрашивать не будете?

А стоит ли? Боюсь, больше мне узнавать заранее нельзя. В конце концов, я же не собираюсь притворяться кем-то из местных жителей?

— Не буду. Иди домой. Соечка, наверное, уже беспокоится.

Сегор кивнул, словно соглашаясь с моим предположением, и уже повернулся, чтобы отправиться обратно, но все же спросил:

— А к чему вам все это… про Катралу?

Можно было солгать и отговориться простым любопытством, но я не стал лукавить:

— Надо туда наведаться.

Парень посмотрел на меня, как на самоубийцу:

— Они не любят чужих. Боятся. Но пока боятся — не трогают.

С этим странным напутствием он оставил меня на дорожке одного, быстро скрывшись из виду за поворотом изгороди. Впрочем, времени поразмышлять над словами южанина у меня не нашлось: рядом со смотрительским домом уже стояла коляска, запряженная свежей лошадью, а на козлах нетерпеливо ерзал Натти.

— Ну где ты бродишь?

— А что, нужно торопиться? Разве не ты говорил, что теперь уже лишний час значения не имеет?

— Для преследования беглянки — да. А вот портальная команда ждать не любит.

— Ничего, подождет, — заявил я, вальяжно разваливаясь на сиденье.

Натти взглянул на меня полуподозрительно-полуоценивающе, но промолчал, хотя вроде должен был выругаться, и легонько хлестнул вожжами по лошадиному крупу. Коляска выехала со двора на твердую как камень земляную дорогу и неспешно покатилась к граничной заставе Блаженного Дола.