На самом дальнем берегу - Урсула К. Ле Гуин
Голос Зайца теперь превратился в напевное мурлыканье; сидя на скрещенных ногах, он размеренно покачивался. Лицо стало еще более изможденным, рот безвольно расслабился, нижняя челюсть отвисла. Напротив, отделенный от него стоявшей на полу масляной лампой с неподвижно застывшим крохотным огоньком, лицом к Зайцу сидел маг. Ни единым словом не прервал гость этот монолог, превратившийся в бессвязный, но мелодичный лепет; но вот маг потянулся, взял Зайца за руку и застыл в таком положении. Однако Аррен уже не увидел, как он это сделал. В последовательности событий появилась какая-то дыра, провал в небытие — может быть, он немного задремал. Наверняка прошло несколько часов, очевидно, близилась полночь. Если Аррен заснет, вдруг он тоже сможет последовать за Зайцем в его сон и попасть в то место, на ту тайную дорогу? Возможно, сумеет. Сейчас все казалось осуществимым. Но он обязан охранять дверь. Днем они с Ястребом почти не говорили, но почему-то у них была уверенность, что зная об их возвращении к ночи, Заяц мог устроить какую-то засаду. Ведь он плавал с пиратами, и у него много знакомых среди разбойников. Они не говорили об этом, но Аррен знал, что он должен оставаться на страже в течение того времени, когда маг отправит свою душу в странное путешествие и станет совершенно беззащитным. Но он, дурак, позволил себе оставить меч на борту лодки, а теперь — много ли будет толку от его кинжала, если дверь внезапно распахнется? Но пока ничего не случилось и, надо надеяться, не случится, а он должен слушать и слушать. Заяц больше ничего не говорил, оба они сидели безмолвно; молчал весь дом. Никто не сможет бесшумно подняться по этой расшатанной скрипучей лестнице. Если он услышит какой-то звук, он должен сказать об этом, да нет, громко закричать, и тогда Ястреб очнется, выйдет из забытья и защитит себя и Аррена гибельными волшебными молниями, которые, как он знал, могут обрушить на обидчика разгневанные чародеи… Когда Аррен сел на полу возле двери, то Ястреб посмотрел на него — бросил всего лишь беглый взгляд, но в нем читалось одобрение. Одобрение и доверие. Аррен был стражем. Нисколько не опасно стоять на страже. Но как трудно смотреть на эти два лица, которые в свете стоявшей на полу лампы казались маленькими жемчужинами; оба молчаливые, оба неподвижные, оба с открытыми глазами, но не видящие ни света, ни пропыленной комнаты; видящие не этот мир, а некий иной мир, мир грез или смерти… И так трудно смотреть на них и не попробовать последовать за ними туда, куда они оба отправились…
…Там, в огромной, сухой тьме, стоял некто и манил к себе. Иди, иди ко мне, звал Аррена высокий Властитель теней. В руке он держал крохотный огонек, не больше жемчужины, и протягивал его принцу, предлагая жизнь. И Аррен, следуя зову, поднялся и медленно сделал навстречу один шаг.
4. Волшебный свет
ухо. Во рту у него очень сухо. На языке вкус пыли. Губы тоже запорошены пылью. Не отрывая головы от пола, он следил за игрою теней. Одна большая тень и несколько поменьше — они двигались и останавливались, вздувались и съеживались, а самая маленькая и слабая проворно пробежала по стенам и потолку, поддразнивая его. Какая-то тень лежала в углу, другая — на полу, и эти тени не двигались.Он почувствовал в затылке острую боль. И в то же самое время увидел такое, от чего его сознание прояснилось мгновенной вспышкой, а он похолодел от испуга: Заяц в углу уткнулся головой себе в колени, Ястреб лежал на спине, растянувшись в неловкой позе, какой-то человек стоял возле него на коленях, другой швырял в мешок золотые монеты, а третий стоял на страже. Этот третий в одной руке держал лампу, а в другой — кинжал. Аррен узнал свой кинжал.
Если они о чем-то говорили, то он не слышал, о чем. Он слышал лишь свои собственные мысли, которые подсказывали, что он должен делать — немедленно и не раздумывая. И он сразу же повиновался приказу. Юноша очень медленно пополз вперед, продвинулся на пару футов, выбросил левую руку, рванул на себя мешок с награбленным, вскочил на ноги и побежал вниз по темной лестнице, заставив себя при этом хрипло, истошно орать во все горло. Он нырнул вслепую вниз, умудрился не оступиться ни на одной ступеньке, хотя даже не чувствовал их под ногами, будто не бежал, а летел. Он выскочил на улицу и что было мочи побежал в темноту.
Здания высились черными глыбами на фоне звездного неба. Справа от него в звездном свете тускло поблескивала черная арка, и хотя он не мог разглядеть, куда вела улица, но различил подходящий перекресток и свернул в него, чтобы запугать след. Тем не менее разбойники продолжали гнаться за ним: он слышал их позади, притом не так уж далеко. Они были необутые, поэтому их одышливое дыхание слышалось громче, чем топот босых ног. Будь у него на это время, он засмеялся бы: наконец-то он узнал, что такое чувствовать себя зверем, на которого охотятся, а не охотником; не вожаком погони, а жертвой. Быть жертвой — это, оказывается, ощущать себя совершенно одиноким и абсолютно свободным. Он свернул направо и ловко прошмыгнул, пригнувшись, по мосту с высоким парапетом, ускользнул в какую-то боковую улочку, завернул за угол, побежал назад к берегу реки, некоторое время мчался вдоль берега, а потом снова пересек реку по другому мосту. Его башмаки громко стучали по булыжной мостовой — наверное, единственные звуки, которые в этот час раздавались во всем городе; он остановился на берегу под мостом, чтобы расшнуровать башмаки, но шнурки затянулись узлом, а погоня не сбилась со следа. По ту сторону реки на секунду засветилась лампа, а потом все ближе и ближе раздалась поступь тяжелых ног… Ему невозможно оторваться от них, но все равно нужно все время бежать, держась впереди, уводя их как можно дальше от той пропыленной комнаты, как можно дальше. Бандиты сняли с него кафтан вместе с кинжалом, и он остался в одной рубашке
