Второй (СИ) - Соль Вероника

На официальной части Альберт до этого был только на первом курсе: убедился, что празднование в школе ничем не лучше приютского, и больше не присоединялся, и никто его не уговаривал. А в этот раз уговорили, и он пока не понимал, жалеть об этом или нет.

Зачерпнув из бронзовой вазы горсть кедровых орешков, он разглядывал студентов и преподавателей, собравшихся группками вдоль столов. Никаких особых требований к одежде для студентов не было, но многие принарядились по своему усмотрению. Сам Альберт об этом не подумал, оставшись в свитере и джинсах, которые надел с утра, и был рад, что хотя бы Леоф, Ян и Томар тоже выглядели буднично. Ве не упустил случая впечатлить всех традиционным костюмом своего народа, выглядевшим, по всеобщему убеждению, как платье длиной до щиколоток с богато вышитым фартуком и широкими рукавами. Альберт уже знал, что это одеяние ни в коем случае нельзя называть ни платьем, ни юбкой: Ве серьёзно предупредил, что за это башку свернёт. В ответ на резонный вопрос, а как же тогда его называть, он пытался научить их тмерийскому слову, но половины звуков из него не существовало ни в каком другом языке, поэтому одноклассники решили вовсе обходить его костюм молчанием.

Возле соседнего стола Альберт увидел Марту в свободной кремовой блузке и длинной юбке с несколькими рядами оборок, в серьгах с переливчато-синими перьями, свисавшими ниже плеч. Вместе с Зоей она вежливо улыбалась, глядя на ярко накрашенных Уну и Лотту, которые, перебивая друг друга и покатываясь со смеху, вспоминали какой-то забавный случай. Прислушавшись, Альберт понял, что это давно надоевшая всем история про то, как Леоф и Ве на втором курсе отправились в лес за заячьей кровью по заданию госпожи Бертемар, не зная, что это название травы.

— О боже, это же Шенди! — Бренги в последний момент поймал выпавшую из руки фрикадельку.

— Держись, Брен, — Леоф сжал предплечье друга, — думай о своей булочнице!

Альберт проследил за их взглядами и несколько секунд пытался осознать, что вошедшая в зал нимфа дождя, облачённая в грозовое облако, сверкающее миллионом капель, — это Шенди в умопомрачительном сером платье с блёстками, с воздушным подолом и облегающим верхом, с глубоким квадратным вырезом и длинными узкими рукавами, которые подчёркивали тонкость рук, а на плечах распускались пышными буфами. Не в силах отвести взгляд, Альберт следил, как она проплыла к столу, окружённому преподавателями, и поздоровалась с Кайтелем и Гайром, которые чинно беседовали, попивая вино, и только вид рассыпавшихся в бурных комплиментах педагогов его наконец немного отрезвил. Сами они были одеты почти как обычно — то есть, так же вычурно, как обычно, — но сменили повседневные ткани жилетов и камзолов на атлас и бархат. В одежде остальных учителей виднелась золотая тесьма и кружевные манжеты, а госпожа Бертемар украсила свою накидку затейливой композицией из листьев и ягод. Не успел Альберт задаться вопросом, где же господин Макдуф, как тот появился посреди зала, моментально обратив на себя всё внимание. Вместо бархата и золотых пуговиц праздничным его облик делала абсолютно белая далматика — символ обладания могуществом, позволявшим избегать малейшего соприкосновения с грязью материального мира. Альберт запретил себе отводить взгляд. Хотя людей в белом он не любил ровно так же, как людей в чёрном, но крепкая фигура директора даже в таком своеобразном одеянии выглядела земной и полной жизни, а вовсе не устрашающе-призрачной.

Коротко поздоровавшись с учителями, директор направился к дальней от входа стене с росписью, у которой сейчас располагался стихийный алтарь.

— О нет, приветственная речь, — приуныл Ян. Но Альберт, пропускавший праздник последние два года, был не против послушать.

— Что ж, без долгих предисловий… — гулко заговорил директор.

— Ага, как же, — вполголоса прокомментировал Леоф.

— …Я счастлив приветствовать всех вас в преддверии середины зимы. Традиция славить этот день уходит корнями в глубокую древность, в тёмные и тяжёлые времена, когда жизнь человека подчинялась капризам природы, как упавший в бурную реку листок оказывается в полном распоряжении подхватившего его потока. Возделывая весенние поля, люди не знали, не погубит ли посевы летняя засуха, или чрезмерно обильные дожди, или нашествие вредителей, пожар или ранние заморозки. Хватит ли заготовленных осенью запасов, чтобы пережить снежную зиму и вновь выйти на поля весной? Наступление самой долгой ночи означает, что следующим утром солнце взойдёт чуть раньше. И с каждым днём оно будет светить всё дольше, прогревая воздух, растапливая снег и пробуждая скрытую под ним жизнь. С того дня, когда мы обрели силу управлять природными явлениями, человек больше не зависит всецело от воли стихий — но наша связь с ними напротив лишь окрепла, переродившись в нечто совершенно новое. Из неразумных детей, способных только просить, мы стали братьями и сёстрами природы, которые, глубоко её уважая, могут сами утолять свои нужды. Мы можем направить ветер, чтобы согнать тучи, можем пролить из них дождь, чтобы земля плодоносила, а из земли сотворить себе кров. Огонь поможет приготовить пищу, эфир принесёт свет и тепло туда, куда не проникают солнечные лучи…

Альберт с небольшим запозданием заметил, что, пока директор говорил, свет в зале постепенно гас, а за спиной Макдуфа наоборот всё ярче разгоралась роспись на стене. В центре сиял белый круг чистой энергии, а вокруг него мерцали в вечном движении изображения пяти первых стихийных магов. Конхор Огненный Смерч, с которого всё началось, с разверстым в боевом кличе ртом, с пылающими волосами и бородой и огненным шаром в занесённой руке — не иначе собирается готовить пищу. Железная Ауд, воздевшая руки к небу, в длинных трепещущих на ветру одеждах и с такими же длинными развевающимися волосами. Элмер Бард, остановивший наводнение в Аннберанде, изящным жестом удерживает нависшую над ним волну. Великолепная Гевисса, самая первая мечта каждого мальчишки, с довольной улыбкой прислонилась к глухой гранитной стене, когда-то спасшей столицу Треанса. И на последнем изображении, едва различимым силуэтом за подрагивающей пеленой снежинок, Хадег Тис.

Видя это панно три раза в день, Альберт не заметил, как перестал каждый раз задерживать дыхание в благоговении. Но теперь ему снова, как когда-то, казалось, что мэтры смотрят прямо на него и это они говорят с ним голосом директора.

— На пороге первого дня нового года мы больше не просим весну скорее прийти и спасти нас, а грядущий год — быть милостивее предыдущего. Мы знаем, что вновь и вновь будут возвращаться времена холодов и тьмы, а иные ночи будут такими долгими, что мы на время забудем, как выглядит солнце. Но мы не бессильны перед невзгодами, нам есть чем осветить себе путь во мраке, усмирить свирепый поток, защититься от холода и ветра и самим создать себе твёрдую почву под ногами. Эта сила уже дана от рождения каждому из вас, осталось научиться в совершенстве ею владеть. Я знаю, как труден порой этот путь, но так уж устроена жизнь: кому дана в руки глина, тот обязан слепить горшок и отдать его людям; а кому дана целая гора — тому создавать прекрасный дворец, а это потребует многих знаний, упорства, желания дойти до конца…

Слова отзывались щекоткой в районе диафрагмы. Чёрт возьми, да. Всё, через что он проходит, все трудности, сомнения, придирки преподавателей — это потому что у него есть дар. И есть что с ним делать. Уж конечно, было бы проще стать гончаром, особенно теперь, когда он три с половиной года отучился управлению энергией. Делал бы лучшие горшки в Ване, все наперебой восхищались бы его талантом. Согласился бы он на такую судьбу? Нет, никогда.

— Откроем же праздник, — объявил господин Макдуф, и сотни огоньков снова вспыхнули под потолком, — традиционной зимней песней!

Альберт очнулся от своих вдохновенных мыслей. Песней? Взгляд забегал по залу — не лезть же под стол, в самом деле. Можно улизнуть на время, а когда с песнями будет покончено — вернуться. Его отделял от выхода почти целый зал, но если незаметно пробраться вдоль стены…