Кир Булычев - Последние сто минут

Позвонили в дверь.

Я открыл, придерживая ладонью поясницу.

Это был почтальон.

Пот катился по нему ручьями.

– Я «Новый мир» не стал в ящик класть, - сообщил он мне. - Крадут. Из двадцатой квартиры жаловались.

Он передал мне журнал. На обложке были мокрые следы его пальцев.

– У вас попить не найдется, водички? - сказал почтальон. - Невыносимо работать. А кто о нас думает? У вас телефон разбился?

Мы пошли с ним на кухню. Из-под крана он пить не хотел, но, к счастью, нашлась вода в чайнике.

– Вчера по телевизору говорили, - сказал почтальон. - Нет гарантий, что не будет заражена вода, потому что очистные сооружения от этой жары остановились. Вы слышали?

– Нет, не слышал.

Почтальон пил медленно, мелкими глотками, я его знал уже лет пять, он все собирался на пенсию, потом возвращался, потому что дома было скучно.

– А вы в командировку собрались? - Он, оказывается, увидел, проходя мимо комнаты, мои вещи.

– Уезжаю, - сказал я.

– Только не на юг, - сказал почтальон. - Потому что там доходит до пятидесяти. У меня племянница вернулась. К счастью, живая.

– Я в другую сторону.

Он допил воду, поблагодарил, но ушел не сразу, он полагал невежливым уйти сразу. Я закрыл за ним дверь и понял, что до рандеву мне осталось меньше часа. Внутри начал щекотать какой-то жучок. В конце концов, за что я держусь? Зачем мне галстук? Или вторые ботинки? Пожалуй, надо сделать вот что: три пары белья, рубашка, зубная щетка - представим, что мы отправляемся в Ленинград. На три дня. А остальное - сувениры. И две книги. Какие книги? Нет, надо взять мои статьи. И рукописи… А зачем сувениры?

Я метался по комнате. Нет, со стороны вы бы подумали, что я сижу перед вещами в кататоническом трансе. На самом же деле я мысленно метался по комнатам, хватал с полок и из шкафов вещи, тащил их к куче, выбрасывал, хватал другие…

Когда же я наконец поднял дорожную сумку - конечно же, в ней было куда больше пяти килограммов, - мне расхотелось уходить. Я все понимал: надо. И ничто меня не удерживало: ни семьи, ни друзей, ни родителей - все это было, и все это как-то кончилось…

Нет, понял я, так нельзя. Я выключил телевизор, который передавал приукрашенный прогноз погоды, сел на стул, посидеть на дорожку. Тихо тикали часы. Еще мамины, настенные.

Я встал, подошел к двери, но тут же положил сумку на пол и побежал на кухню. Мне показалось, что я не выключил газ. Конечно же, я выключил газ.

Можно было бы еще посидеть - мне оставалось полчаса, а идти до гастронома не больше семи минут.

Лучше я приду раньше. Хватит. Каждая минута здесь бессмысленна.

Я закрыл окна. Ночью может быть гроза - каждую ночь бывают сухие грозы, после которых становится еще жарче. А если и получается дождь, то он тут же поднимается паром…

На улице были люди. Странно, но люди ходят по улицам. И будут ходить до последней возможности. Вот мать везет ребенка гулять… Вот старуха тащит с рынка сумку. Значит, на рынке чем-то торгуют. Я бросил взгляд на градусник - ртутный столбик стоял возле сорока. Днем поднимется до пятидесяти.

Я захлопнул дверь, вызвал лифт. Лифт приехал сверху. В нем стоял Мешков. В брюках и майке.

– Простите, - сказал он. - Я в таком неглиже. За газетой еду.

– Я понимаю, - сказал я.

Господи, подумал я, забыл деньги. Сберкнижку и деньги. Возвращаться?

Я поглядел на часы. Двадцать пять минут. Черт с ней, со сберкнижкой, там все равно рублей сорок, не больше.

Мешков навалился на меня, от него пахло потом.

– Нет, вы мне как физик скажите, что будет? Что будет?

– Ничего хорошего, - сказал я.

– Но ведь вы несете ответственность.

– Почему?

– Вы же, ученые, довели до такого состояния.

Но было слишком жарко, чтобы он мог накачать себя до действенного гнева.

Лифт остановился на первом этаже.

– Нет, вы не убегайте, не убегайте. Вы читали, что в Индии количество смертей достигло шестнадцати миллионов? А с Африкой потеряна связь. С целыми городами. И вы еще настаиваете, что не имеете к этому отношения?

– Не больше, чем директор любого завода, который травил воздух, - сказал я.

– Нет! Он же дурак, этот директор. Он о премии думал. А вы знали, к чему это приведет.

Я освободился от его потных пальцев.

– Страшно газеты брать. Но всегда остается надежда. Это как со средством от СПИДа, - сказал Мешков.

Он пошел к почтовому ящику. Я думал, что уже избавился от него, но в дверях дома меня остановил крик:

– У меня на даче все выгорело!

Двадцать минут.

На улице было так жарко, словно меня подвели к открытой двери в домну. Воздух был неподвижен.

Я стоял на верхней ступеньке и не решался сделать шаг на солнце.

– Сергей Матвеич! - Навстречу мне шла Наташа Птицына, за ней брел пудель Тришка. Оба беленькие, но от жары помятые и мягкие. - Сережа, я так больше не могу. У вас в институте нет какого-нибудь другого бюро прогнозов?

– Ты хочешь, чтобы тебе приятно врали?

– Конечно, пускай врут, но ведь надо на что-то надеяться. Ты в командировку?

– Да, я спешу.

– Одну минутку. Все равно самолеты уже не летают, мне одна знакомая сказала. Мне нужно с тобой посоветоваться о Дашке. Ты понимаешь, она решила поступать на физмат. Разве это дело для девочки?

– Наташа, мне в самом деле надо идти.

– Я же тебя не из-за пустяков беспокою, а по делу. Скажи, у тебя есть кто-нибудь в приемной комиссии?

– Боюсь, что никаких экзаменов в этом году не будет, - сказал я. - И вообще, если можешь, последуй моему примеру - уезжай куда-нибудь. Чем дальше, тем лучше. К Северному полюсу.

– Я тебя понимаю. Вчера демонстрация была на Пушкинской о конце света. Говорят, всех милиция забрала. Положение аховое. Но все равно мы не можем уехать, ты же понимаешь. Дашке поступать, не терять же год…

– Прости, я опаздываю. До свидания.

– Я к тебе завтра зайду.

Я вышел на улицу. Надо спешить.

– Сережка, сукин сын!

Мазовецкий шел под большим, в цветах, зонтом. Он дышал как рыба, выброшенная на берег. Он загородил мне дорогу животом.

– Не уйдешь, - засмеялся он. - Два слова!

Пальцы его были мокрые. На солнце было градусов шестьдесят.

– Я тебе звонил, а ты трубку не берешь, - сказал Мазовецкий. - А дело важное. Завтра будут распределять места на стоянке. Два места освободились.

– Я опаздываю!

– Ты только скажи - ты придешь за меня голосовать?

– Стоянка тебе уже не пригодится!

– А что, плохо выгляжу?

– Вся наша Земля плохо выглядит.

– Да, положение критическое, я сегодня ночью пытался «неотложку» вызвать - занято, как на вокзале, пришлось валокордином спасаться. Ты куда? Ты не ответил…

Я вырвался и поспешил по улице. Поспешил - неправильное слово. Каждое движение вызывало спазму в сердце. Рубашка была мокрая. Может, бросить эту чертову сумку?