Василий Жабник - Та сторона озера

Пришедшее на Русь христианство живо расправилось с находившимся на острове капищем и приписало озеру недобрую славу, но поганый обычай кланяться шутовкам отборными юношами никуда не делся. «На Бога надейся, а чёрта не гневи!» — советовали знающие люди, и если албаст раньше благодарили за щедрые уловы, то теперь стали задабривать. Скрытное демоноговение продержалось вплоть до девятнадцатого века и прекратилось более само собой, нежели стараниями православного духовенства: поскольку ничего зловещего в окрестностях озера отродясь не случалось, боязнь немилости албаст потихоньку прошла — и заодно пошатнулась вера сперва в их могущество, а потом и в само существование, и лишь матери по привычке ещё какое-то время стращали ими непослушных детей. Наконец владычиц озера забыли столь крепко, что даже посвящённый им остров стал зваться по-иному, и когда однажды некий рыбак проболтался спьяну, будто можно иногда на закате с северо-западной оконечности Лобастого углядеть, что в воде у супротивного берега заместо полагающегося леса отражается белокаменная крепость с серебряными колоколенками, то рыбака слушать не захотели и подняли на смех, ибо всякому было ведомо, что сокровенный град Китеж находится в другой губернии.

В том веке берегини впервые остались без жертвы. По нехорошему совпадению озеро через несколько лет заболело водяной чумой и рыба в нём скоро перевелась. Старики припомнили дедовские байки про русалок, лакомых до крещёного мяса, поселяне, повинуясь древней мудрости, кинули в полынью первого попавшегося сироту, привязав ему на шею старый жёрнов, однако чаемой пользы это не принесло.

Нынче мифическая хроника озера осталась известной только краеведам. Филипп знал её со слов отца, обожавшего устраивать сыну познавательные променады по историческим местам. Биографии самоотверженных революционеров и храбрых партизан слабо увлекали будущего писателя, а вот быличкам и городским легендам он мог внимать часами. Предание об албастах, услышанное на берегу под ветряную трескотню тростника, столь сильно впечатлило одиннадцатилетнего пацана, что отец был вынужден поклясться как-нибудь раздобыть лодку и всё же сплавать на остров.

Осуществить обещанное он не успел. Филипп осознавал, что после смерти отца Лобастый из мечты превратился в манию, — но всё равно вернулся из столицы и купил его, едва накопил достаточно денег, а потом построил там летний дом — аккурат на взлобке, якобы давшем острову имя. Глядя с кручи на краснеющую вдали черепицу вальмовой крыши, Филипп каждый раз пытался угадать, как бы отец отозвался о книгах, благодаря которым этот милый коттеджик появился на свет: похвалил бы за полёт фантазии — или огорчился, что вместо любви к родному краю привил отпрыску интерес ко вздорным выдумкам про иные миры?..

Немного отдохнув после потогонного заезда, Филипп отводил велосипед к камышам, вновь грузил его в лодку, сперва переложив туда же содержимое багажной корзины, и опять садился на вёсла. Шерлок сверху нетерпеливо глядел вслед уплывающему Филиппу, затем сбега́л вниз и бросался в воду. Когда до острова оставалось с дюжину хороших гребков, Шерлок звонко гавкал — и по этому знаку Филипп начинал табанить. «Ну, вот мы и дома!», — с усталым удовлетворением восклицал он, причаливая.

Дни, когда посещать город не требовалось, начинались иначе. Филипп поднимался полдевятого, ел яичницу и пил кофе, вполуха слушая новости по батарейковому приёмничку, а затем спешил развлечь Шерлока — покидать ему фрисби или поплавать наперегонки. Несколько лет назад Шерлок изгрыз у Филиппа пару любимых и довольно дорогих туфель, и с тех пор тот никогда не забывал, что̀ такое португальская водяная собака, страдающая от дефицита внимания.

Дальнейшим распорядком вторники, среды и прочие пятницы ничем не отличались от понедельников: после лёгкого обеда с обязательным бокалом вина Филипп под радийную музыку приводил в относительный порядок хоть и короткую, но буйную шерсть Шерлока, а потом, если позволяла погода, брал свежезаряженный ноутбук, устраивался в шезлонге под навесом и принимался за работу над «Куполами Г'Бала» — очередными приключениями четверых землян, путешествующих по Великому Кольцу Миров. Сочинялось вяло, безотрадно, против воли: он охладел к этому циклу уже на третьей книге, и поначалу планировал написать к осени давно лелеемое продолжение мрачноватой дилогии о музыканте Александре, который по дороге из филармонии домой провалился в параллельную реальность, там явил редкостный талант заклинателя Чёрных драконов, отыскал сотни эонов назад изготовленную султаном демонов Азатотом глиняную флейту и при её неохотном содействии — флейта оказалась живой и весьма своенравной — уберёг от всесжигающего драконьего пламени Мировой Ясень, после чего, оседлав вожака огнедышащих созданий, улетел во вторую книгу, где из-за вероломства возлюбленной едва не погиб во время тонкой настройки Вселенских Струн, но всё же восстановил Небесную Гармонию, нарушенную его игрой на колдовской окарине... — увы, дальнейшие подвиги и терзания героя остались пока что неизвестны даже его автору: издатель настоял на очередном томе «Великого Кольца», ибо «Врата Улулара», «Рассвет над Фаларном», «Око Адии» и особенно «Пещера Эола» вышли более коммерчески успешными, чем «Древо Вечности» и «Симметрикум».

Выжав из себя две, много три страницы вместо обычных непринуждённо льющихся девяти-десяти, утомлённый фантаст уходил готовить поздний ужин, жевал его без особенного аппетита — и шёл встречать закат. Филипп давно уже, разумеется, не верил в албаст и не надеялся увидеть отражение Придонного царства в слегка морщинистой глади Скупца, но ему нравились сонные цветы, пространная тишь, вечерний холодок в загустелом, пахнущем девясилом и аиром воздухе, остывающее золото солнца, стекающее за надбережный лес по ту сторону озера, а главное — уютная, ласково обволакивающая тоска живописного безлюдья. В эти сладкие, душистые и тягучие, словно мёд, минуты даже Шерлок становился серьёзным и сдержанным: вместо того, чтоб с воинственным рычаньем ворваться в камышовые дебри, как он делывал днём, пытаясь выследить или хотя бы припугнуть паскудницу выпь, чьи жуткие вопли тревожили его по ночам, он тихо садился у ног хозяина и тоже смотрел на разгорающиеся небеса, пока червонное светило не скрывалось за верхушками вычерненных деревьев — тогда оба возвращались домой, размышляя каждый о своём и шагая так важно и осторожно, словно боялись расплескать переполняющие их драгоценные впечатления.

С окончательным наступлением темноты Шерлок уходил спать в конуру, Филипп же зажигал лампу Коулмана и обычно до полуночи сидел на крыльце, отмахиваясь от мимолётно щекочущих голую кожу мотыльков и читая купленный в городе криминальный роман, однако в тот вечер — по местному времени ещё одиннадцати не было — с озера внезапно накатил густющий, но невесомый, точно взбитые сливки, туман, сделалось промозгло и простудно, а страницы дрянной газетной бумаги немедленно отсырели и склеились, и Филипп поспешил укрыться в коттедже.