Кэйтлин Кирнан - Беовульф

Но даже сюда пробились люди. Взрезали поверхность земли, выстроили неуклюжие жилища свои. Вознеслась маяком на неприютном берегу высокая башня короля скильдингов Хродгара, сына Хальфдана, внука Беова, правнука Скильда Скевинга[15] Отблески света золотого пронзали тьму, грели в ночи сынов человеческих, у людей пир горой, тепло и веселье, не свист ветра слышался здесь, а здравицы, смех и речи хмельные.

За прочными стенами нового зала для возлияний, зала по имени Хеорот, под толстою кровлей из дерева и сухой соломы собрал король своих доблестных танов[16] с их прекрасными дамами. Яркие факелы пылали у стен, горели огни костров, наполняя воздух теплым дымом благовонным, запахами яств. Король сдержал свое обещание, открыл этот зал для верных подданных своих. И не найти этому залу равного по размеру и размаху и по величию — во всех северных землях. В стенах его раздавались пьяный смех, звон блюд и ножей, гул голосов, похожий на рык морской стихии, но без ее ветра, влаги и промозглого холода. А утонуть здесь можно было лишь во множестве меда, чаши с которым то и дело поднимали к устам пирующие. В глубоких ямах рабы развели костры, над кострами поворачивали слуги на железных вертелах туши свиные, оленьи, козьи; тушки кроликов и гусей; танцевало пламя, плевалось искрами, бросало тени и отблески на стены, на смеющиеся лица, на массивные дубовые панели, украшенные затейливой резьбой. Люди и животные, охотники и дичь, боги и чудовища молча взирали на пирующих с дубовых досок.

— Кто скажет, что не сдержал я свою клятву? — зычно вопрошал толстый король Хродгар. Король был уже стар, дни битв его давно миновали, длинная борода побелела, как зимний снег. Он поднялся из своего тронного кресла, медленно поднялся, — годы, накопившийся жирок и сползающая простыня, в которую он завернулся, стесняли его движения. — Год назад я, Хродгар, король ваш, поклялся, что скоро будем мы праздновать победы наши в новом зале, в медовом чертоге, величественном и прекрасном. И сдержал я свою клятву. Разве не так?

Мгновенно все присутствующие отвлеклись от своих разговоров, рассказов, шуток, прибауток; голоса их слились в приветственном вопле. Раздались восхваления щедрости, прозорливости, мудрости короля. Мало кто четко осознавал происходящее, но общий порыв объединил присутствующих. Хродгар довольно ухмыльнулся, почесав брюхо, затем повернулся к юной супруге своей, королеве Вальхтеов, покачнулся и чуть на нее не свалился. Синеглазая девушка, почти ребенок, красавица, восседающая рядом с королем, не заблуждалась по поводу супружеской верности Хродгара Знала она и о двух хохотушках, с которыми король развлекался, когда за ним пришли четыре тана, чтобы на носилках, специально изготовленных для короля, отнести его в пиршественный зал Не знала лишь — да это ей и не интересно было — служанки это или дочери его собственных воинов либо придворных. Хродгар никогда не пытался скрывать свои отношения с многочисленными любовницами и служанками, поэтому королева тоже не делала вид, что их не замечала.

— О, мед хмельной да пенный! — воскликнул король, выхватив из рук королевы наполненный рог. — Сюда его, сюда! Спасибо, спасибо, дорогая моя Вальхтеов.

Она подняла взгляд на короля, но Хродгар уже отвернулся, поднес рог к губам, мед уже тек ему в рот, проливался на бороду.

Рог, который держал в руках король, — редкостное сокровище. Конечно же, создали его во дни давно минувшие, когда в их стране водились искусные мастера. Нынче таких умельцев не отыщешь. Или же изготовлен этот сосуд в каком-то дальнем королевстве, где искусные мастера еще сохранились. Добытый ее мужем из какого-то драконьего клада, рог этот радовал глаз королевы Вальхтеов. Она не обращала внимания на жирные пальцы мужа, любовалась узорами и таинственными надписями, чеканкой по золоту, двумя когтистыми лапами, приделанными к рогу так, чтобы его можно было поставить на стол, как ставят кубок. Для удобства рог снабдили еще и рукояткой в виде выгнувшего спину крылатого дракона. Дракон сделан из золота, в горле его горел крупный рубин. Голову дракона венчали рога и многочисленные шипы, ужасные клыки торчали из широко распахнутой огнедышащей пасти. Художник, должно быть, вдохновлялся змеем Нидхёггом, свернувшимся во тьме у корней Мирового Древа, дремлющим до поры до времени в ожидании своего часа.

Хродгар рыгнул, вытер рот, похлопал ресницами… Затем поднял опустевший рог над головой и продолжил речь:

— В этом зале будем мы делить трофеи боевые, золото и яркие камни, будем объедаться и опиваться, будем блуду предаваться, ха-ха-ха! Отныне и вовеки веков. Имя этому залу Хеорот!

Снова завопили таны, завизжали их развеселые подруги. Застучали по столешницам увесистые кулаки, затопали в приливе энтузиазма сапоги, и Хродгар опять повернулся к Вальхтеов. На бороде и усах его сверкали капельки меда, как мелкие слезы янтаря.

— Наградим подданных, дорогая!

Вальхтеов лишь пожала плечами, даже не повернув головы. Король, кряхтя, нагнулся и запустил руку в деревянный ящик, втиснутый между креслами его и королевы. Ящик до краев заполняли золотые и серебряные монеты, украшенные портретами разных королей, перстни, бляшки, брошки и прочие драгоценные побрякушки. Хродгар взмахнул рукою над столом, и на пирующих посыпался сверкающий дождь. Новый взрыв смеха и ликующих возгласов; некоторые из монет и безделушек были подхвачены в воздухе, остальные запрыгали по столу или упали на пол. Смех угас, сменился пыхтением и сопением усердных сборщиков урожая королевской милости. Иной раз они сталкивались лбами, вполголоса переругивались, стараясь не привлечь внимания монарха, не оскорбить его чувств.

Король снова нагнулся к ящику, порылся, вытащил и поднял над головой золотой обруч:

— А это не для кого-нибудь, не для любого. Это для Унферта, мудрейшего из мудрых, хвастливейшего из хвастливых… Где ты, Унферт, хорек драный, тюлень дохлый, потаскун паршивый? Унферт! Унферт!!!

В другом конце зала, стоя у глубокой канавы, вырытой в полу, дабы гостям не приходилось подставлять ветру и морозу чувствительные части тела, Унферт облегчал мочевой пузырь, не прекращая оживленно беседовать — и даже жестикулируя при этом — с другим советником короля, Эскхере. За царящим в зале шумом и собственным голосом хмельной Унферт не услышал монаршего зова. Он отдавал черной зияющей канаве ее долю поглощенного на пиру меда. Лицо Унферта отличалось жесткостью и угрюмостью, волосы отливали чернотою, как перья ворона, сам он — худ и жилист, а зеленые глаза напоминали камушки счетной доски.