Ксения Медведевич - Кладезь бездны

   Ящероголовый медленно, довольно кивнул. И тихо добавил:

   - Ты останешься в Басре и позаботишься о детях халифа, хс-сссс... Обо всех детях, всех до единого, хс-ссс...

   Управительница харима сверкнула глазами и расплылась в довольной улыбке. И вкрадчиво проговорила:

   - Я голодна...

   От оконного выступа раздался жалобный всхлип аптекаря - тот сидел совершенно белый и блестящий от испарины. Карматский эмиссар сдвинул с подбородка черный шарф - в глазах человека он отражался как ашшарит с сухим обветренным лицом морехода. Успокоительно покивав несчастному Ваилю, он улыбнулся женщине:

   - Чуть позже.

   Та сжала челюсти, перекатывая под кожей желваки. Кармат спокойно спросил:

   - Во дворце знают о том, что произошло под Саной?

   - Нет, - процедила кахрамана. И тут же свирепо осклабилась:

   - Глупцы все еще ждут подкреплений из Хорасана!..

   Ящероголовый довольно надулся и с шумом выпустил воздух:

   - Прекрасно! Какова численность набранного войска?

   - Чуть меньше тридцати тысяч - считая ополчение, - фыркнула женщина в красно-золотом.

   Кармат удивленно раскрыл глаза - а потом счастливо, от души расхохотался.

   Кахрамана сидела, презрительно улыбаясь, и вертела на пальце толстый перстень с агатом.

   - Тридцать тысяч! - не унимался ящероголовый. - Тридцать тысяч! Они пойдут на аль-Ахсу с тридцатью тысячами!..

   И, отсмеявшись, припечатал:

   - Глупцы. Они умрут, не дойдя до Маджарского хребта.

   Женщина прищурилась и тихо сказала:

   - Я голодна.

   Кармат улыбнулся, довольно потянулся - и небрежно отмахнул рукой:

   - Раз так - кушай. Кушай-кушай...

   Аптекарь пискнул и попытался отползти к окну.

   Женщина не обратила на него никакого внимания. Текуче поднявшись на ноги, они зазвенела украшениями и, шелестя платьем, поплыла к свернутому ковру.

   Нагнулась, как нитку, разорвала стягивавшую сверток толстую веревку. Выпрямилась и одним пинком раскатала ковер. Из паласа выпала связанная по рукам и ногам женщина в ярко-зеленом платье. Набеленное лицо расчертили черные от сурьмы дорожки слез. Рабыня кусала глушившую крики повязку и судорожно дергала связанными запястьями.

   Брякая монистами и подвесками, кахрамана опустилась на колени и аккуратно расправила широкие, жесткие складки яркого платья. Золотое шитье огненно вспыхнуло в мигающем свете лампы.

   А потом управительница харима улыбнулась, счастливо вздохнула и широко разинула рот. Из-под губ поползли кривые, желтые зубы - сплошным, неровным, на полпальца торчащим частоколом.

   Аптекарь пугано, с икотой и всхлипами, задышал, невольница, глядевшая на опускающуюся пасть широко раскрытыми глазами, заколотилась затылком о ковер, а женщина, еще мгновение назад бывшая кахраманой, вдруг встрепенулась, посмотрела на Ваиля и прошамкала сквозь выпущенные зубы:

   - По-о-фок... По-о-фок... Фей-хель...

   Тот визгнул и затих, уставившись на безобразно растянутый клыками рот:

   - А..а?..

   - Фенхелевый порошок, ишачий сын, - фыркнул из угла кармат. - Госпоже нужен фенхелевый порошок. Иди отвесь.

   Зубастая кивнула и вновь перевела взгляд на жертву. Кожа жуткого существа на глазах серела и собиралась в складки, волосатые уши поднялись и встали торчком, вокруг зрачков сгустилась гнойная желтизна. Невольница придушенно застонала, мотая головой с отчаянным "нет, нет, нет, только не это...".

   На улице кричал, надрывался разносчик:

   - А вот кому розовой воды, воды с сахаром!..

   Гула распахнула пасть на немыслимую ширину и с тихим, блаженным урчанием наделась на белое горло.

   Ваиль как раз на четвереньках выползал из комнаты. Просовываясь под занавеску, он услышал за спиной влажный хруст, глухой вопль, треск и смачное чавканье. Обернуться он не сумел.

   Гула рычала и с сопением что-то грызла.

   Аптекарь ссыпался по лестнице, топоча и едва не выпадая из туфель, кинулся к шкафам, распахнул створки и тут же упал под тяжестью вывалившихся на него потоком коробок и ящичков. Из раскрывшегося при падении сундучка резко запахло камфарой. Лежа на спине и глядя в потолок, Ваиль всхлипнул и разрыдался. В комнате над головой тяжело затопали, раздались глухие удары - словно кто-то с размаху рубил мясную тушу. Аптекарь заливался слезами и не имел сил подняться на ноги.

   Возникшее над ним смутное от слез лицо он приветствовал облегченной улыбкой. Кармат наклонился и покачал головой.

   И поднес к носу Ваиля коробочку, от которой резко пахло анисом:

   - Это фенхель?

   Аптекарь судорожно закивал.

   - Держи, - небрежно бросил кармат кому-то над собой.

   И улыбнулся Ваилю, показывая блестящую джамбию:

   - Молодец, вот так и лежи...

   И по-хозяйски уперся ладонью в подбородок, отгибая аптекарю голову и примериваясь лезвием к гортани.

   Краем слезящегося глаза Ваиль успел увидеть проползающий мимо ярко-красный шлейф - ткань с шорохом волочилась по полу, поблескивая широкой золотой каймой.

   - Где мои носилки, о Зухайр? - донесся с порога лавки сварливый женский голос.

   - А вот, госпожа, извольте пожаловать!..

   - А вот кому розовой воды!.. - заорали на улице.

   Кармат улыбнулся и одним точным движением взрезал аптекарю горло.

1 Отец войска

   Занавеска в полукруге арки лениво обвисла. Кованая решетка балкона медленно нагревалась под неярким солнцем. Утренний свет быстро затянуло перистым маревом, и белесый кругляш небесного светила мягко просвечивал сквозь облака. Где-то далеко над морем тучи расходились, и яркие лучи шатром стояли между небом и водой.

   На замыкавшем квадрат двора крытом мостике-галерее никого не было. Его резные перила, желтый камень низеньких колонн, крутой черепичный скат кровли словно плыли внутри пустой далекой панорамы - усадьба стояла на высоком холме и глядела на море, словно с чем-то прощаясь.

   По нижней галерее кралась, то и дело озираясь, полосатая кошка.

   Внизу мерно плескался фонтан. Мрамор небольшой круглой чаши на высокой ножке тепло поблескивал под солнцем. Фонтан казался странно одиноким в пустом желтом квадрате двора.

   Угу-гу. Угу-гу. В ветвях старого кипариса копошилась горлица. Угу-гу.

   Аль-Мамун глубоко вздохнул. И положил ладонь на колено сидевшей рядом с ним женщины.

   Он знал ее уже девять лет. Девять лет, подумать только. Девять лет назад он вошел в тот дом в западном квартале Нишапура - махалля издавна славился своими школами певиц и лютнисток. Абдаллах еще не был наследником. И правителем Хорасана тоже не был. Он был обычным богатым повесой восемнадцати лет отроду, проматывающим щедрые денежные подачки матери: содержание, положенное ему как сыну Харуна ар-Рашида, Абдаллах спускал в первые же месяцы после получения годовой выплаты - так что материно воспомоществование приходилось как нельзя кстати. В особенности в Нишапуре - городе, где даже завзятый постник и святоша превращался в кутилу и мота. Ах, нишапурские ночи в садах... А попойки - на качающихся над темной водой лодках, под смех лютнисток...