Олаф Бьорн Локнит - Пожиратели плоти

– Тут в пиктов словно Сет вселился – начали вопить и кидаться друг на друга. Мы их тогда и добили. Ни один не ушел! А после боя подошел ко мне наш король – тогда он был простым разведчиком, но я-то видел, что этот человек далеко пойдет! – и, пожав мне руку, подарил свой кинжал, сказав, что …

– Когда ты рассказывал эту историю позавчера, он подарил тебе меч, – под общий хохот напомнил один из офицеров.

– Ну, может, и меч, – раздраженно буркнул Чепозус, сгреб со стола мякиш и обратился к незаметно вошедшему Люцию: – Эти недоноски только ржать умеют. Посмотрел бы я на них при защите Велитриума!

Люций с пониманием покачал головой и обратился к сидевшим за столом с вопросом, не знает ли кто-нибудь, где находится король Конан. Ему ответили, что в караулке правителю делать совершенно нечего, а в это время он обычно совещается с Королевским Советом в Северном зале.

Люций поспешил в Северный зал и натолкнулся на своего непосредственного начальника Публио, идущего в обратном направлении. Будучи канцлером, Публио принимал живейшее участие во всех делах государства, даже тех, которые его не касались. Поэтому он был крайне суетлив и непоседлив, многоречив и очень забывчив.

При восшествии на престол мятежного принца Арпелло Публио посмел усомниться в законности этого шага, за что был посажен в темницу, и лишь победное возвращение Конана спасло его от неминуемой казни.

Когда киммериец вытащил своего верного, отощавшего и порядком завшивевшего канцлера из Железной Башни, то умилился и наградил его поместьем казненного барона-изменника и мечом, на котором велел выгравировать надпись: «Верному рыцарю и защитнику Аквилонии». Правда, при выборе меча Конан не учел рост и физические возможности «верного рыцаря и защитника», а потому вновь испеченный национальный герой причинял своей наградой немало трудностей как себе, так и окружающим. Решившему носить этот меч во что бы то ни стало дородному и низкорослому Публио теперь приходилось при подъеме отдыхать на каждой площадке дворцовой лестницы, а его вежливые поклоны грозили стоявшим позади придворным серьезными увечьями.

Несмотря на попытки домашних отговорить главу дома от ношения опасного оружия, канцлер продолжал упорствовать – до того печального случая, когда во время приема он умудрился, неловко повернувшись, задеть и опрокинуть мечом кресло вместе с находившейся в нем престарелой госпожой Изарой, матушкой графа Троцеро. Три дня Публио сидел дома в ожидании официального вызова от графа на поединок, и, когда этого не произошло (старая графиня отделалась легким испугом, и Троцеро простил мученика за свободу Аквилонии), меч был торжественно водружен на стену над семейным ложем супругов. Остряки-придворные намекали, что эта реликвия висит там исключительно для устрашения некоторых близких друзей молодой канцлерши.

От Публио Люций узнал, что совет недавно закончился, и король вместе с Просперо удалился в свои покои для обсуждения особо важных дел. Люций вздохнул, проклял свою хлопотную должность, и направился вверх по дворцовой лестнице. Личные покои короля Конана охранялись с большим тщанием, особенно после организованного изменником Аскалантом покушения, когда киммериец остался жив лишь благодаря своей огромной силе и выносливости. Через первый круг стражи Люций пробился, но офицер следующего дозора, в третий раз выслушав убедительную речь служащего о важности его миссии, не менее убедительно посоветовал Люцию отправиться к стигийским демонам, которые наверняка отнесутся к его словам более внимательно.

Усталый Люций побрел обратно и оказался в одной из комнат внешних покоев. Не обратив внимания на каких-то сидящих у окна женщин, он тяжело плюхнулся на мягкую софу.

– Теперь я точно опоздаю к обеду, – мрачно произнес Люций и в сердцах призвал Митру покарать не в меру ретивых вояк. Услышав веселый девичий смех, он с досадой обернулся… и, торопливо вскочив, отвесил глубокий поклон, кляня себя за то, что не узнал Белезу, любимую наложницу Конана.

– Прости, госпожа, что был столь бесцеремонен и помешал тебе… – осторожно начал Люций и, видя, что Белеза не сердится, уже смелее продолжил: – Лишь важное сообщение для короля, которое я должен передать, дало мне право нарушить твое уединение…

– Конан обещал зайти сюда, когда закончит свои дела с Просперо, – любезно ответила девушка. – Можешь остаться здесь и подождать.

Люций признательно наклонил голову и вновь уселся на софу, украдкой с любопытством поглядывая в сторону королевской возлюбленной. Девушки вернулись к прежнему занятию: две из них, по-видимому, служанки Белезы, вышивали, их госпожа с видимой скукой глядела в окно и кушала виноград.

Белезу при дворе обсуждали часто и с удовольствием, как ни одну другую наложницу Конана. А гарем у короля имелся обширный. Были там томные туранки с насурьмленными бровями и страстные черноволосые шемитки, темнокожие полногубые дочери юга и сероглазые крепкие бритунки, изящные уроженки Офира и маленькие смуглые вендийки. Девушек привозили в подарок иноземные купцы и посланники дружественных держав, выкупали у торговцев рабами послы Аквилонии, присылали в качестве выкупа побежденные страны. Но Конан никогда не брал женщин в гарем силой – они оставались с киммерийцем потому, что мало кто из дочерей Иштар мог устоять против варварской жизнелюбивой натуры короля, рядом с которым другие мужчины казались слабыми и заурядными. Даже утонченные аквилонки частенько предпочитали быть наложницами Конана, нежели законными женами хилых и немощных баронов.

Белеза находилась на особом положении. Она повсюду сопровождала короля и пользовалась известной свободой, как обычная аквилонская дворянка. Родом она была из Зингары, но Конан встретил ее во время скитаний по Пиктским пустошам, где она жила вместе с дядей, бароном из Кордавы. Выжить в тех местах могли только люди, сильные духом и телом, и Белеза совсем не походила на изнеженных южанок. Стройная, черноволосая, решительная и жизнелюбивая под стать самому Конану, девушка не могла не понравиться будущему королю. Война с пиктами разлучила их, но Конан обещал найти Белезу. И она не забыла варвара-северянина. Когда Конан захватил аквилонский престол, Белеза сама приехала в Тарантию, готовая бороться за свое счастье вопреки людской молве, и такая преданность тронула не слишком чувствительную натуру киммерийца. При дворе поговаривали, что со временем молодая зингарийка вполне может стать королевой Аквилонии.

Девушка разделалась уже с четвертой гроздью винограда, а Люций дважды пересчитал тяжелые кисти на бархатных портьерах, как дверь отворилась, и в комнату вошел сам король в сопровождении Просперо. Двигался правитель Аквилонии, несмотря на массивное тело, с полной внутренней силы грацией, свойственной диким животным. Казалось, он находится не в богатых покоях дворца, а в джунглях или скалистых горах, где отовсюду грозит опасность.