Алана Инош - Слепые души

— Извините, — пробормотала я. — Я не знала.

Она сказала мягко:

— Ничего страшного. Конечно, вы не могли этого знать. — И тут же снова спросила с искренним беспокойством в голосе: — Как вы, девушка? Где у вас болит?

Не так уж мне было и больно — в сущности, я больше испугалась, чем ушиблась, а чуткие участливые руки слепой незнакомки почти исцелили меня.

— Да нет, я в порядке… — начала я, поднимаясь.

И тут же совершенно неожиданно асфальт качнулся под моими ногами, а перед глазами всё застлала пелена из каких-то ярких взрывов, и на мгновение я перестала ощущать своё тело — будто солнце скатилось с неба мне прямо на макушку. Некоторое время мне было очень скверно: такой ужасающей, невыносимой дурноты я ещё никогда не испытывала. Понемногу вернувшимися ко мне чувствами я ощутила реальность и определила с грехом пополам, что моё тело находится в почти горизонтальном положении вдоль заднего сиденья, и меня держит в объятиях, крепко прижимая к своей груди, эта слепая женщина. Поверите ли, но это было очень приятно. В её с виду тонких и изящных руках была скрыта необыкновенная сила: она держала верхнюю половину моего тела на весу, прижимая к себе, как мать ребёнка. Мою макушку обдувал ветерок, врывавшийся в открытое окно, и мы куда-то очень быстро ехали. За рулём был, как вы догадываетесь, «шкаф»-скандалист, обладатель коротко стриженого затылка правильной округлой формы — Рюрик.

Немного повернув голову, я увидела большой букет сирени, воткнутый в кармашек на оборотной стороне спинки переднего сиденья. Я очень люблю сирень, и я тут же сказала об этом, хотя, признаться, мой язык ещё не очень хорошо мне повиновался. Рука слепой незнакомки протянулась и очень точным движением обхватила букет, вынула из кармашка и положила мне на грудь.

— Возьми, милая.

Меня не смутило и не покоробило то, что она обратилась ко мне на «ты», и даже то, что назвала меня «милой», хотя наше знакомство было ещё недостаточно долгим для этого. Скажу правду: меня покорили её объятия, обладавшие смешанным ароматом каких-то дорогих тонких духов и сирени. Она спросила:

— Как ты?

Наверно, в моей голове ещё не совсем прояснилось, потому что меня угораздило ляпнуть:

— Не отпускайте меня, пожалуйста… А то я умру.

Звучало это странно, но мне тогда действительно казалось, что моя жизнь напрямую зависела от этих объятий: если они разомкнутся, то она из меня уйдёт, утечёт, как песок сквозь пальцы. Не знаю, что подумала слепая незнакомка, но её объятия стали крепче.

— Ты не умрёшь, — сказала она твёрдо — так, что я сразу поверила. — Я этого не допущу.

Мне пришло в голову, что сейчас самое время спросить, куда мы едем, и я спросила.

— В больницу, — был ответ.

Итак, я ехала в больницу, полулёжа на заднем сиденье боднувшего меня джипа, меня прижимала к себе незрячая незнакомка с великолепной фигурой, но со шрамами на лице. До первого поцелуя оставалось три недели, но ни она, ни я об этом ещё не знали. Пока что мы ехали в больницу.

И пока мы ехали, мне стало значительно лучше, но Альбина по-прежнему очень беспокоилась: по-видимому, её напугал мой обморок. Она прижимала меня к себе, как бы боясь отпустить, а я, совсем одурев от запаха её духов и растаяв от дрожащих сиреневых гроздьев, обняла её за шею. Признаться, мне очень не хотелось в больницу, но Альбина настаивала на осмотре меня врачом. Когда Рюрик открыл дверцу, она сказала мне:

— Подожди, я помогу тебе.

Она двигалась почти как зрячая, только её голова была всегда приподнята: под ноги себе она не смотрела. Я слегка опасалась, что она споткнётся, но беспокойство моё оказалось напрасным. Выйдя из машины, Альбина протянула мне руки:

— Выходи потихоньку.

Ухватившись за её руки, я неуклюже полезла наружу. И пошатнулась — то ли из-за непривычной для меня высоты джипа, то ли действительно из-за головокружения.

— Осторожно! — воскликнула Альбина, обхватывая меня за талию. — Ты можешь идти?

И, не дожидаясь моего ответа, перекинула мою руку себе на плечи и подхватила меня — я не успела не то что ойкнуть, но и моргнуть. Она держала меня легко, как будто я была тряпичной куклой, а не человеком из плоти и крови, который кое-что весит — в моём случае, шестьдесят пять килограммов плюс букет сирени. Наверно, именно в этот момент я впервые к ней что-то почувствовала, но тогда я сама ещё не понимала, что это значило. Могу лишь сказать, что это был начальный момент её превращения из Альбины Несторовны в Алю.

Признаюсь, то, как она преодолела ступеньки крыльца, ускользнуло от моего внимания, слишком поглощённого ощущениями от рук Альбины и жутковатой темноты её очков, скрывавшей её слепые глазницы. Окутанная облаком аромата её духов, я даже не чувствовала знакомого всем противного больничного запаха, царившего в этой обители телесных страданий, и не замечала взглядов других страждущих, пришедших сюда, в отличие от меня, на собственных ногах и чувствующих себя гораздо хуже меня. Рюрик, как атомный ледокол, проделал нам путь к заветному окошечку.

Но не всё оказалось так просто. У меня был при себе паспорт, но не было страхового полиса, и получение мной медицинской помощи было под угрозой срыва: между мной и врачом встала преграда в виде тётки в регистратуре. Я уже была готова сдаться, тем более что на нас были устремлены злобные взгляды тех, у кого была с собой требуемая бумажка.

— Какой полис? Вы что, не видите — человек только что получил на улице травму! — возмутилась Альбина.

— Надо было вызывать «скорую», — невозмутимо ответила непробиваемая тётка. — А здесь такой порядок. Коли сами пришли — предъявите полис.

Альбина сказала:

— Рюрик, реши вопрос.

И так она это сказала — таким ледяным и спокойным голосом, что можно было подумать, будто она отдала приказ Рюрику устранить регистраторшу физически. Наверно, тётка так и подумала, потому что заметно напряглась, когда Рюрик сунул руку за пазуху. Но он достал оттуда не пистолет с глушителем, а какую-то зеленоватую бумажку. Взяв мой паспорт, он вложил бумажку в него и просунул тётке в окошечко.

— Вот наш полис. В какой кабинет нам обратиться?

Тётка открыла паспорт, глянула в него и посмотрела на нас такими глазами, будто увидела там фотографию собственной персоны в непристойном виде. Её губы покривились и растянулись, как будто через них пропускали электрический ток, и даже не выговорили, а выплюнули:

— Третий кабинет… Прямо по коридору.

— Вот спасибо, — улыбнулся Рюрик, и его дьявольская улыбка как бы говорила: «Это ты должна сказать спасибо, что я не пристрелил тебя».