Игорь Федорцов - Поводок для пилигрима
Но, разгуляй!!! Все разгуляем разгуляй!!! Шансоновскому до нашего, как муравью пешком до Антарктиды. Отрыв по полной. Вспомню — краснею, от стыда и гордости! Затащили на второй этаж годовалого телю и устроили корриду. Позаимствовав во дворе конскую поилку, катались с лестницы (ностальгия по американским горкам) кучей-малой. Мочились с балкона на дальность и точность. Фехтовали на коромыслах. Раздевались одной рукой на скорость. Обертывали девиц в мокрые простыни и угадывали имя по их выпуклостям, впуклостям и мясистостям. Разучивали танец Летку-Еньку в набедренных повязках и кружили сиртаки вокруг стола, на котором капрал и сержант городской стражи блистали в парном стриптизе. Провели боевые маневры с привлечением здешних шаромыг. Итог ˗ уничтожен условный противник и с ним три гектара огородов и садов. Остатки заборов сгорели в большущем масленичном костре. Масленица у нас наступила. Блинов захотелось. В общем, счастье перло во все ворота.
Возвращение Эйжи и с ней десяток Плакальщиц, мы по сиротски встречали на пепелище нашей многострадальной гостиницы. Жрица, чьи высочайшие полномочия подтверждены пекторалью ордена, не человек, а живая печать и подпись, поставила жирный крест на нашем развеселом житье-бытье. Одной единственной фразой, перекрыла пути к нирване. Кто без её ведома подаст мне, Маршалси и Амадеусу хоть кусок хлеба, может не рассчитывать на благосклонность Жриц Великой Матери. Слово сказано, слово понято. Хорошо обошлось без физического насилия над выдающимися личностями. В результате ни одна сволочь не наливала нам ни глотка и ни одна лярва не хотела иметь с нами дела. Собаки прекратили вилять хвостом и ластиться, городовые перестали брать под козырек и желать здравия, старушки осенялись от нас знаками-оберегами и делали страшные глаза. Гламурные молодицы глядели с вызывающей недоступностью.
Мюррей покидали с чувством глубокого разочарования. Сколько хорошего можно было натворить, не вернись Эйжа так не во время. Однако дальше пошло еще хуже. Если на присутствие Маршалси и барда глядели сквозь пальцы, то меня, взяли в полный оборот. Садился за стол ˗ рядом непременно жрица. Шел прогуляться, без пани с палашом не выпускали за порог. К отхожему месту и то конвоировали. Стоило заговорить с какой-нибудь сеньорой, беседа пресекалась немедленно. Для меня персонально ввели сухой закон и поили насильно каким-то кобылиным** молоком, от которого по утрам я болезненно чувствовал нерастраченную мощь любовника и альфонса. На пятый день домашнего ареста я забастовал.
Когда сели трапезовать, я не прикоснулся к еде.
— В чем дело? — задала свой любимый вопрос Эйжа и хмурясь, свела брови к переносице. Не брови, а галочка напротив фамилии в смертном приговоре.
— Жду когда мне слюнявчик повяжут и кормить станут.
Маршалси взглядом поддержал меня. Сам он жрицы остерегался, побаивался и не доверял.
Стало тихо. Лишь слышалось, кто-то мурлычет веселую песенку.
И от того был весел я,
Полдня не падал у меня!
Ха! Кто бы из-за этого унывал!
— Чего ты хочешь? — вопрос Эйже дался нелегко. Она с большим удовольствием покрошила бы меня на ровненькие тоненькие пластики. Как колбасу в полуфабрикатной нарезке.
Я глубоко вдохнул, решив высказать полный перечень претензий. Маршалси кашлянул предупреждая ˗ знай меру!
Пришлось большую часть воздуха стравить впустую. Верное замечание. Не теперь!
— Давайте без крайностей, ˗ корректно попросил я и смиренно покаялся в содеянном. ˗ Согласен, в Мюррее переборщили. Но вовсе не обязательно держать меня как пса на поводке.
Эйжа стала еще мрачнее. Жрица не терпела когда ей перечили. Но, вот беда, другого Пилигрима взять неоткуда.
В переглядках со жрицей не дрогнул. Ни единый мускул не выдал моего волнения. И взгляда я не отвел. Лупился на нее, что неверный муж, вернувшийся домой с работы в нижнем белье на левую сторону. От честности аж глаза щипало.
— Будем считать проводины состоялись, — продолжил я. Жаль не подвернулось трибуны, хватануть кулаком для убедительности. — Наступили ратные будни!
Старания не пропали напрасно. Меня амнистировали в безконвойники.
Произошло это декаду назад, когда приближались к Малагару. В сопровождении десятка суровых девок путешествие походило на внеплановый привод к венерологу. Еще ничего определенного, но уже неуютно. А я то думал, прокачусь как на тройке с бубенцами. Шиш и причем без масла!
На границе эскорт отбыл восвояси, зато присоединилась видия Рона, подвижная бабка, одетая в черное. Из-за левого плеча у неё торчал тубус с пожитками, а из-за правого — шинковка, напоминающая японский тати.
"Только ниндзи и не хватало", — пригорюнился я, увидев новую спутницу. — "Теперь вообще ни какого житья. Замордуют как старослужащий новоприбывшего."
Мои опасения не оправдались. Видия держалась в стороне и почти не разговаривала…
Путь лег в круг холма в неспешный подъем.
— Как служитель муз? Не отстал? — оглянулся я. Певца любви и верности не видно и не слышно.
— Помяни лихо…, - пробурчал Маршалси. Он находил талант парня пессимистичным. Отринув жизнерадостность, юноша исходил душевным ноем. Когда день бьешь задницу в седле, лучше послушать что-нибудь ободряющее, а не заупокойную по разбитому сердцу.
Капитан не договорил. Донеслось тихое треньканье. Кавер-версия "По приютам я с детства скитался…".
Бари объявился ранее назначенного времени. Обогнув очередной холм, дорога плавной линией протянулась к городским воротам. На кой они нужны не догадаться. Разве что для поддержания статуса города. Крепостных стен Бари не имел. Только ворота и две надвратные башни, одна из которой подозрительно кренилась.
Тем не менее я счастлив и этому. Последний отрезок показался не таким безрадостным. Виделись узкие наделы земли, покосы с копёнками сена, на обочине свежие коровьи лепешки, а справа, вдоль овражка, стена репья.
Не мешкая преодолели расстояние и оказались перед воротами. Створины распахнуты, решетка задрана — хлеб-соль гостечки дорогие! С оглядкой въехали. Как и заведено, ржавая алебарда несла караульную службу отдельно от владельца. Стражник, усатый дядько, высунув из будки заспанную физиономию, безразлично наблюдал за нами. На вопрос Маршалси о гостинице махнул рукой в сторону кривого переулка, сплошь завешенного бельем. Простыни, чулки, носки, штаны, рубахи и прочий трикотаж сушился на десятках веревок, натянутых вдоль и поперек. Из постирушек внимание привлекла женская ночная сорочка. По моему она была бы велика и на Царь-колокол.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});