Александр Турбин - Метаморфозы: тень

— Терпи. До ручья немного.

И лес расступался, швыряя листья навстречу, стегая ветками по лицу, рукам, коленям, рассекая кожу в кровь, оставляя многочисленные ссадины. Пот и кровь из царапин на лбу застилали глаза, пена белого пота укрыла бока лошади драным покрывалом. И уже давно хочется остановиться и будь что будет. Но все держатся, значит, я тем более держусь. Что сделаешь, такая дурная натура. Когда нет сил сделать шаг — делаю два. А потом еще один, назло. Если нет сил встать — танцую, даже если после этого падаю навзничь. И плевать, что окружающие недоуменно пожимают плечами и крутят пальцами у виска, потому что нет ничего более преходящего, чем мнение окружающих. До сиреневой звезды мне их мнение — самоуважение дороже. А значит, пальцы правой руки снова хватают шею животного, назло врагам, обстоятельствам, собственным слабостям.

Боль выбила слезы в глазах? Отлично, это повод еще крепче сжать пальцы и захохотать в голос. Засмеяться, чтобы не разрыдаться — это тоже выбор. Когда-нибудь я так окончательно двинусь рассудком, но это будет потом. А сейчас привстать в стременах, задорно свистнуть, расправить плечи и весело сдохнуть, оставшись довольным собой.

Бравада? Глупость? Накатившее безумие? Нет. Глупая бравада — это лишь способ трусливого человека преодолеть свой страх, отрезая себе пути к отступлению. Навсегда, бесповоротно. По крайней мере, иногда. Я тоже трус. Я боюсь боли, смерти, унижений, будущего. Особенно — такого будущего, каким выглядит настоящее.

Крики людей и дикое ржание упавшей лошади разорвали марево перед глазами. Когда-то это должно было случиться, удивительно только, что случилось только сейчас, а не намного раньше. Меченый попытался остановить коня и подать руку рухнувшему на землю солдату. Сейчас он — командир и бросать своих людей не в его духе. Но Мышок, лучник, спасший мне жизнь, и девушка за его спиной так и остались лежать под сломавшей ногу лошадью. Их крики не могли изменить очевидного: им уже не помочь — нет времени. Спасать нужно тех, у кого еще есть шанс, а не обреченных. Я пролетел мимо, даже не взглянув, сцепив зубы и приказав себе не думать. Чем я смог бы помочь? Я даже самостоятельно слезть с исступленно хрипящей кобылы и то, не факт, что справился бы. Да и бог с ней, с девицей. А Мышок? Прости, лучник, но если я останусь, то будет не два трупа, а три трупа, вот, пожалуй, и вся разница.

Лес расступился неожиданно, мгновение назад казалось, что покрывало разноцветной листвы и коричневых ветвей повсюду, и вот уже впереди вода, неширокий, но быстрый и полноводный ручей. Почти река, по крайней мере, за один прыжок даже на лошади не перепрыгнешь. Впереди люди спрыгивали с коней, брали лошадей под уздцы и переводили измученных животных через полосу воды вброд. А потом снова в седло и вперед.

Меченый спрыгнул с коня, оставив его на второго седока, и приказал тому уезжать прочь. После чего помог мне перевести мою лошадь.

— Мор, тут хорошее место, один человек может задержать многих. Вы уходите.

Я проморгался — искры боли и проступившие в который раз разноцветные точки рябили в глазах. Непонимающе посмотрел на капитана.

— Садись за мной.

— Нет, Мор, всем не уйти, да и не хочу я так. Поэтому я остаюсь, а ты уходи. Ну же, давай, — и он стегнул лошадь по крупу. Уговаривать коня не пришлось, усталое животное двинулось с места и, не торопясь, потрусило вперед.

Самопожертвование? Здесь? Не верю. Этого не может быть. Люди — овцы на этой бойне. Разве можно представить, чтобы одна овца, самая крепкая и выносливая, специально пошла в логово волков ради остальных. Невозможно. Но это случилось, значит, есть шанс и не все потеряно. Там, где нашелся один пример, их может быть много. Нужно только время и подходящие обстоятельства. Сейчас главное — просто выжить, а возможность разгадать эту загадку найдется. Почему-то в этом я был уверен.

А потом пришла еще одна мысль и вытеснила все остальные. А как же я? Такой правильный. Такой умный. Самый хитрый. Самый ценный. Единственный и неповторимый. Уезжаю на усталой кобыле, даже не подумав остаться. Я знаю, что у меня есть иные цели, и никто, кроме меня, их не сможет достичь. Я знаю, что умирать рано, а выжить там, на берегу ручья, нельзя. Я знаю, что никто из беглецов не стоит этого. И о том, что есть призраки в моем шкафу, за которых я должен отомстить, я помню. Потому что за них некому больше отомстить.

И то, что в войне побеждают не храбрые, а расчетливые, — знаю. Никто не скажет мне ни слова упрека — знаю. Никто не оценит такого поступка — тоже знаю. Но я живу не для других, а для себя. И для себя я — главный судья, а все эти «нужно-ненужно», «важно-неважно» — чушь. Можно не любить себя, не нравиться себе, не доверять или даже бояться себя. Презирать себя — нельзя. А потому я вцепился в поводья, натягивая их до предела, до гневного ржания возмущенной лошади, и повернул обратно. Не думая об очередной ошибке, а настегивая коня в надежде успеть. Назло. Как всегда.

Никто не повернул вслед за мной. Но эти усталые, забитые жизнью и проповедями люди — всего лишь рабы обстоятельств. По-настоящему свободный человек здесь только один, он стоит на берегу безвестной речушки и готовит лук к бою, а себя к смерти. В этот день он не должен остаться в одиночестве.

Меченый уже занял позицию за стволом самого крупного дерева, с удобной седловиной, закрывающей стрелка.

— Помоги слезть.

— Уходи, дурило.

Но я уже сам непослушными пальцами стал расстегивать тугие ремни. Капитан буквально вытянул меня из седла, а потом стегнул животное по крупу, отправляя прочь. Вовремя — на берег ручья выезжали Рорка. Тоже взмыленные, уставшие, злые. То, что они увидели нас, не вызывало сомнений.

Форсировать реку всадники не спешили, заметив прыгнувшего за дерево лучника, Рорка отступили под прикрытие деревьев. И уже оттуда донесся знакомый голос:

— Эй, обезьяны. Ничего не потеряли по дороге?

Таррен-Па собственной персоной. В который раз его рычащий акцент резал ухо, но не мешал понимать смысл сказанного. Впрочем, чему удивляться? И в нашем бренном мире работорговля — занятие для полиглотов.

— Почтенный Таррен? Какая встреча, — проорал я из-под какой-то коряги. Береженого, как говорится. Нас разделяло слишком маленькое расстояние, чтобы рисковать, шагов сорок, максимум пятьдесят. Опытный лучник с такого расстояния, не знаю как в глаз, но в личико чересчур смелой обезьяны попадет точно. — Проходил мимо? Или забыл чего?

Моего бородатого юмора Рорка не понял, но беседу продолжил в том же ключе:

— О, знакомая обезьяна.

Это было уже слишком. Какая я ему обезьяна?

— Я — не обезьяна. Мое имя — Мор, Рорка, — к чему этот цирк, если все равно нас только двое, причем по-настоящему опасен только Меченый, и шансов попросту нет.