Барбара Хэмбли - Время Тьмы

Джил не решилась снова заснуть почти до рассвета.

Она почти неделю не вспоминала об этом сне. А то, что она вспомнила, возвращаясь домой из университета в рыжевато-золотом великолепии калифорнийского сентябрьского дня, был голос колдуна. Где она могла его слышать, этот приятный тембр и характерные перепады тона, бархатную мягкость, неожиданно переходящую в жесткую и резкую интонацию.

Поворачивая свой красный «Фольксваген» на Кларк Стрит в сторону дома, она поняла, что этот город и связанное с ним ощущение страха, глаза старика, запахи – все это снится ей уже не в первый раз.

Она резко остановилась. Потом все же взяла себя в руки и попыталась припарковать машину в переполненном тупике...

Ощущение страха при пробуждении делало первый сон похожим по ощущениям на последний. Ей снилось, как она бродит одна по сводчатой палате, такой огромной, что линии отбрасывающих тень арок, поддерживающих высокий крестовидный свод потолка, погружали все вокруг нее в темноту. Древняя пыль шевелилась под ее босыми ногами, покрывала разбросанный хлам и ветхие ящики, сложенные в кучу между колоннами, затуманивала далекий отсвет желтого пламени, к которому она шла, к маленькой сальной лампе, горящей в темном пролете порфирово-красной лестницы. Все вокруг нее несло в себе ощущение скрытого страха, будто из темноты сюда смотрело нечто, несущее зло и парализующее волю.

Бледное пламя тускло отражалось в красных широких ступенях, мерцало в узорах монументальных бронзовых дверей наверху. Черный же базальтовый пол, отполированный не одной тысячей ног, но теперь тоже припорошенный пылью, словно поглощал свет, не желая отражать его, что выглядело противоестественным. Джил откуда-то знала, что этот пол намного старше стен, старше, чем город, распростершийся над головой, или любой другой город человечества. Среди этой темной мостовой, перед освещенными лампой ступенями, единственная плита пола была новой, вырубленной из бледного серого гранита, ее поверхность казалась грубой по сравнению с истертой шелковистой гладью остального пола, хотя она тоже была покрыта толстым слоем пыли.

В темноте над ней скрипнула дверь, и через многочисленные арки хлынул свет. Джил скользнула в тень колонны, хотя знала, что это был только сон, и люди здесь не могли ее видеть, ведь они не существовали.

Женщина, судя по одежде – служанка, спускалась по ступеням с корзиной в руке, держа лампу над головой; следом за ней ковылял горбатый раб. Женщина невозмутимо направлялась вниз по лестнице, но, коснувшись ступнями черного пола, свернула в сторону, чтобы не наступить на странную гранитную плиту, хотя ее цель – ларь с сухими яблоками – находилась прямо в футе от подножия лестницы, а странная плита совершенно не выдавалась над уровнем остального пола. Горбун сделал еще больший крюк, пробираясь от колонны к колонне, бормоча что-то себе под нос и не сводя настороженных, полных страха глаз с бледного камня.

Наполнив корзину яблоками, женщина отдала ее горбуну и вернулась обратно к ступеням, где в нерешительности остановилась, пытаясь убедить себя, что не надо быть глупой суеверной гусыней, что нечего бояться – ни тьмы, так близко обступившей ее, ни, конечно, плиты шесть на двенадцать футов, которая была серой, а не черной, гранитной, а не базальтовой. Но в конце концов она пошла кружным путем, чтобы не искушать судьбу.

«Почему она шершавая, когда остальной пол такой непривычно гладкий, – думала Джил. – Никто не ходит по ней. Никто ни разу не прошелся по ней. Почему?»

Но даже чувство, что эти два сна как-то связаны, вызывало у нее лишь мимолетное любопытство, пока не приснился третий сон. Они ничем не нарушили ее обычной жизни. Она так же проводила долгие часы в университетской библиотеке, копаясь в научных статьях и рассыпающихся от ветхости регистрах городов Средней Англии. Переносила информацию на карточки, которые потом сортировала на кухонном столе в квартире на Кларк Стрит, пытаясь сделать выводы из того, что знала, раскладывала записи к дипломной работе, трудилась над стипендиальной заявкой, встречалась с приятелями и подругами. Словом, жизнь шла своим чередом, пока ей снова не приснился тот осажденный город.

Она знала, что это был тот же город, хотя теперь смотрела на него сверху вниз. Джил обнаружила, что стоит в проеме высокого окна, наверное, в башне. Лунный свет был таким ярким, что она видела узоры на мостовой двора далеко внизу, орнамент на бронзовой отделке ворот и даже тени упавших листьев, как пыль, покрывающих землю. Подняв глаза, она увидела сквозь остроконечный лабиринт верхушек деревьев отблеск далекой воды. В другой стороне черные хребты гор неясно вырисовывались на фоне усыпанного звездами неба.

В комнате под ней языки пламени поднимались над полированным серебром настольной лампы, и в ее слабом неподвижном свете она различила прекрасно выполненную мебель из темного дерева и слоновой кости. Хотя эти формы были ей незнакомы, она воспринимала их как произведения искусства, изысканные и роскошные, которые могли принадлежать высокоразвитой цивилизации.

И она увидела, что была не одна.

Напротив дальней стены палаты стоял самый большой из предметов мебели – массивная эбонитовая детская кроватка, ее витые перильца с прожилками перламутра отражали теплый свет лампы. Над ней маячил высокий полог, на котором выделялась золотая эмблема: стилизованный пикирующий орел под маленькой короной. Эта эмблема была и на черной куртке человека, который стоял за колыбелью, наклонив голову, безмолвный, как статуя, глядя вниз на спящего младенца.

Это был высокий, красивый мужчина с суровым лицом. Едва заметная седина ничуть не портила копну ниспадавших на плечи каштановых волос. Джил дала бы ему не больше тридцати пяти. Его одежда – от подошв мягких кожаных ботинок до складок вздымающейся мантии, покрывавшей куртку и тунику, – была в тон приглушенной пышности комнаты, темной, простой, безупречно скроенной самым искусным портным. Геммы на рукоятке его меча поблескивали как звезды в свете лампы, колебавшемся от его дыхания.

Шум в коридоре заставил его поднять голову, и Джил увидела его лицо, омраченное дурным предчувствием. Открылась дверь.

– Я думал, что ты здесь, – сказал колдун.

На секунду у Джил мелькнула абсурдная мысль, что он обращается к ней. Но человек в черном кивнул, его лицо застыло, а длинная тонкая рука продолжала меланхолически чертить круги на перилах колыбели.

– Я шел вниз, – извинился он приглушенным голосом, наполовину отвернув лицо. – Я только хотел посмотреть на него.

Колдун закрыл за собой дверь. От движения воздуха язычок пламени вздрогнул, мерцающий свет на мгновение выхватил сеть морщин вокруг его глаз, показав то же выражение усталости и напряжения. Джил увидела, что у него тоже был меч, висевший поверх матового полотна мантии. Рукоять его была без драгоценных камней, но покрыта серебром, со следами многолетней службы. Он сказал: