Андрэ Нортон - Берегись ястреба. На острие меча

Вдоль границы нынче бродят целые толпы людей, некоторые ищут пристанища после многих лет бесцельной войны, некоторые заняты каким–то своим делом, которое тщательно берегут от чужого глаза, опасаясь лишиться последних средств к существованию, как лишились уже многого. В этих умирающих полуразрушенных приграничных городах путникам не задают вопросов. Пока что жизнь в Эсткарпе возрождается лишь севернее, на богатых землях, которые через неделю–другую опять будут вспаханы, и в портах, куда снова пришли корабли салкаров, морских торговцев, вышедших на свои прежние водные пути.

А в этой комнате, которую еле–еле освещала свёрнутая в фитиль тряпка в чашке с маслом — больше коптившая, чем горевшая, — в этой комнате царил обычный кислый запах множества переночевавших здесь путников. Слишком мало осталось уюта в этой гостинице и слишком много прошло лет. Время придавило эти стены, выщербило истоптанные бесконечным количеством подкованных ног толстые доски пола. Тирта поглубже вдохнула чистого уличного воздуха, потом прикрыла ставень и заложила запор. И быстро прошла к столу на кривых ножках, прошла с уверенностью человека, привыкшего к опасным тропам.

Там она отыскала кошель, который обычно носила под курткой на поясе. Сделанный из змеиной кожи, прочной и тонкой, он позволял пересчитывать содержимое, не открывая, на ощупь. В кошеле хранились все её деньги, копившиеся так медленно, с таким трудом. Тирте достаточно было взглянуть на свои мозолистые руки и ощутить боль в плечах, чтобы вспомнить, как доставалась ей каждая монетка. А на самом дне было тщательно спрятано целое небольшое сокровище — десять неправильных золотых дисков, таких старых, что все надписи с их поверхности начисто стёрлись. Это был подарок самой судьбы. Она и восприняла его как знак, что должна наконец–то перейти от мечтаний к действиям.

Она выкорчёвывала упавшее дерево, чтобы освободить проход для плуга, когда случайно заметила под корнями разбитый горшок, а в нём — спрятанное сокровище! Повезло ей и в том, что в этот момент только она одна была на поле. Мрачный крестьянин, который нанял её на работу, на самые тяжёлые задания предпочитал отправлять сё в одиночку. Тирта считала, что он пытается просто доказать ей, что как женщина она ни на что не пригодна.

Язык Тирты снова коснулся губ. Служба у печи или на стирке у ручья не для неё. Она носит мужскую одежду, а пояс оттягивает меч, хотя лезвие у него так истончилось, что девушка опасалась пускать его ход: он в любой миг мог сломаться. А на рукояти ещё виднелся рисунок, который она так ценит, — голова ястреба со слегка приоткрытым клювом, словно он вызывающе кричит. Это всё её наследство, если только…

Карстен… Карстен — это сон. После того как колдуньи Эсткарпа направили всё своё колдовство на Поворот, подняли и перевернули горы, перемешав вместе с ними армию Пагара, правившего южной частью герцогства Карстен, никто не мог сказать, что происходит в горах на пути в Карстен.

Тирта собирала любые обрывки сведений, расспрашивала всех путников (что приходилось делать очень осторожно, дабы никто не задумался, почему эта загорелая женщина с резкими чертами лица интересуется чем–то, кроме хлеба насущного), и теперь ей было ясно, что герцогство раскололось на множество небольших владений, в большинстве своём воюющих друге другом. После гибели Пагара ни один лорд не имел достаточно сил, чтобы объединить страну.

Нынешнее состояние Карстена в одних отношениях было выгодно ей, в других — мешало. Но чего больше, она ещё не знала. Первым делом после находки сокровища — что она приняла как знамение — Тирта узнала, что теперь никто не ходит на юг без проводника. Во время Поворота исчезли все ориентиры, и в одиночку ходить там никто не рисковал.

Поэтому она и оказалась здесь, на ярмарке наёмников.

Тирта застегнула пояс с мечом и набросила на плечи плащ с капюшоном и подкладкой из заячьей шкуры — роскошь для её тощего кошелька. Но такая одежда — необходимая защита от непогоды, вроде сегодняшнего ветра, и вполне заменяет постель на ночь. Ещё у неё был вещевой мешок и лук со стрелами. Она упрямо и терпеливо целый год училась владеть луком. А вот игольного ружья у неё не было. Такое оружие подобает богатым, главам владений и их охранникам. Или воинам самого лорда маршала, который поддерживает в Эсткарпе видимость закона и порядка.

Внизу, в конюшне, её поджидала горная лошадка, с грубой шерстью, но неприхотливая, привыкшая к скудной траве; животное довольно злого нрава, всегда готовое укусить. Но такой характер — хорошая защита от воров. Лошадь была такая же тощая и некрасивая, как и её хозяйка, и даже короткая рыжая шерсть до смешного походила на коротко остриженные волосы Тирты.

Загрубевшими от трудов пальцами девушка погасила фитиль и бесшумно вышла в коридор. Поморщившись от вони многочисленных постояльцев, застоявшейся в тесноте клетушек, она спустилась по изношенным ступеням в общий зал.

Хотя было ещё совсем рано, хозяйка, женщина с провисшим толстым животом под передником из мешковины, с закатанными рукавами на лапищах толщиной с бедро Тирты, стояла у очага. В одной руке она держала поварёшку с длинной ручкой, другая рука была сжата в кулак. Хозяйка только что ударила девушку, присматривавшую за котлом. Все другие запахи перекрывал запах горелого, и Тирта догадалась, в чём провинилась молодая повариха.

Хоть и подгоревшая, это всё же была настоящая пища. Тирта давно научилась не привередничать: если еда горячая и сытная, то чего ещё желать. И у неё нет денег, чтобы заказывать отдельные блюда. Она взяла со стола деревянную миску, взяла ложку из рога, вроде бы хоть как–то вытертую после последнего использования, и подошла к месту брани.

Повариха тем временем, всхлипывая, отползла на четвереньках подальше от хозяйки, которая начала мешать варево с такой энергией, что из котла во все стороны полетели брызги. Но в конце концов внимание её переключилось и на Тирту.

— Овсянка… можешь получить кусок мяса… — маленькие глазки уже оценили эту посетительницу и потеряли к ней какой–либо интерес: более разнообразной пищи она не заслуживает.

— Овсянка, — согласилась Тирта, протягивая миску. Хозяйка гостиницы отмерила ровно шесть ложек — с лёгкостью, выработанной долгой практикой и стремлением получить побольше прибыли.

У овсянки был не только подгорелый, но и затхлый вкус. Самое последнее зерно из зимних запасов. И ни кусочка мяса, ни даже луковицы, чтобы отбить этот приторный привкус. Тем не менее это пища, это энергия, которая понадобится сегодня, и обойдётся это не очень дорого. Ведь ей предстоят ещё кое–какие покупки.