Рэй Карсон - Книга шипов и огня

Меня же ему просто предложили в ответ.

Слезы снова наворачиваются, и я стискиваю челюсти, пока не сводит лицо, потому что я скорее дам растоптать себя лошадям, чем раскисну при своей сестре. Представляю, что они там ему наговорили, чтобы он согласился на этот союз. Она была избрана для Служения. Нет, нет, ничего пока еще не происходило, но уже скоро, мы вас уверяем. Да, она свободно говорит на классическом языке. Нет, не красавица, зато умная. Слуги любят ее. А еще она красиво вышивает лошадок.

Теперь, наверное, он уже узнал более правдивые вещи. А еще он узнает, что мне быстро становится скучно, что мои платья растут вширь с каждой примеркой и что засушливым летом я потею как зверь. Я молю, чтобы мы подошли друг другу хоть как-нибудь. Может, у него в молодости была оспа. Может, он еле ходит. Я зацеплюсь за любую причину, лишь бы мне было все равно, когда он от меня отвернется.

Алодия доедает хлеб и встает во весь рост, выставляя напоказ всю свою грацию и статность. Она странно на меня смотрит — подозреваю, с жалостью, — и говорит:

— Дай мне знать, если… если понадобится какая-нибудь помощь. Пойду готовиться.

И она спешно покидает кухню, пока я не успела ответить.

Я беру вторую булочку. Теперь она совсем не имеет вкуса, но это все-таки какое-то занятие.

Через час папенька и я стоим на улице у базилики, закаляя меня перед свадебным маршем. Арочный вход возвышается передо мной; в тимпане над ним вырезанный из камня и окруженный солнечными лучами, ехидно подмигивает де Рикеза. За дверьми слышен гул публики. Удивительно, сколько людей успело приехать, получив извещение так поздно. Возможно, именно поспешность исполнения всей затеи и делает ее такой притягательной. В таких случаях обычно расползаются слухи о секретах и отчаянии, о беременных принцессах или тайных договоренностях. Мне плевать на все это, только бы король Алехандро оказался уродливым.

Мы с папенькой ожидаем сигнала герольда. Папеньке даже и не приходит в голову поздравить меня с днем рождения. Я поражена тем, что глаза папеньки блестят от слез. Может, ему грустно отпускать меня. А может, он чувствует свою вину.

Я ахаю от неожиданности, когда он прижимает меня к груди и с силой обнимает. Он почти душит меня, но я с радостью обнимаю его в ответ. Папенька высокий и сухощавый, совсем как Хуана-Алодия. Я знаю, что он не чувствует моих ребер, но чувствую его. Он стал мало есть с тех пор, как Инвьерны начали атаковать наши границы.

— Я помню день твоего посвящения, — шепчет папенька. Я слышала эту историю сотни раз, но от него ни разу. — Ты лежала в своей колыбели, в белых шелковых пеленках, перевязанная красными лентами. Первосвященник потянулся к сосуду со святой водой, уже готовый помазать твой лоб и назвать тебя Хуана-Аника. Но тут свет с небес омыл залу, и священник плеснул воду на пеленку. Я знаю, что это был небесный свет, потому что он был белым, а не желтым, как от факела, и потому что он был мягким и теплым. Мне захотелось одновременно смеяться и молиться.

Он улыбается при воспоминании, я слышу это по его голосу. А еще я слышу гордость, и мою грудь сдавливает.

— Свет сошелся в плотный луч над твоей кроваткой, и ты засмеялась. — Он треплет меня по голове, затем поднимает мою вуаль. Я слышу свой вздох. — Всего семи дней от роду ты уже хохотала. Хуана-Алодия первая подошла к тебе после того, как свет поблек. Твоя сестра сняла мокрое покрывало, и мы увидели Божественный камень, спустившийся прямо в твой пупочек, теплый и живой, голубого цвета, ограненный и твердый, как бриллиант. Именно тогда мы решили назвать тебя Лючера-Элиза.

Божественно освещенная, избранная Богом. От его слов я задыхаюсь, как и от его объятий. Всю мою жизнь мне напоминали, что мне суждено Служение Богу.

Из-за дверей приглушенно трубят фанфары. Папенька отпускает меня и опускает вуаль. Меня это радует; я не хочу, чтобы кто-то заметил мой ужас или скопившийся над верхней губой пот. Двери распахиваются, открывая огромный зал с изогнутым потолком и расписным полом. Пахнет розами и ладаном. Сотни силуэтов поднимаются со скамей, одетые в яркие свадебные цвета. Через вуаль они все выглядят как цветы из садика маменьки — оранжевые кусты бугенвиллии с точками желтой алламанды и розового гибискуса.

Герольд объявляет:

— Его величество, Хицедар де Рикеза, король Оровалле! Ее высочество, Лючера-Элиза де Рикеза, принцесса Оровалле!

Папенька берет меня за руку и поднимает ее на уровень плеча. Его ладонь такая же вспотевшая и дрожащая, как моя, но мы все-таки справляемся с проходом к алтарю, пока квартет наигрывает свадебный псалом на своих виолах. В конце прохода стоит мужчина, одетый в черное. Я вижу его нечетко, но он определенно не калека и не коротышка. И не толстяк.

Мы проходим мимо каменных колонн и дубовых скамей. Краем глаза я замечаю одну даму, мазок голубого цвета. Я замечаю ее потому, что она наклоняется и шепчет что-то, когда я прохожу мимо. Ее собеседник хихикает. Я сразу же краснею. К тому моменту, как я подхожу к моему высокому жениху, я молю об оспинах на его лице.

Папенька отдает мою скользкую руку мужчине в черном. Его ладонь большая, больше, чем папенькина, и он сжимает ее с равнодушным спокойствием, как будто моя рука на ощупь не напоминает мокрую дохлую рыбу. Мне хочется вырвать пальцы и, может быть, вытереть их о платье.

Сзади слышится эхо всхлипываний; без сомнений, это леди Аньяхи, у нее глаза на мокром месте с самого момента помолвки. Передо мной священник разводит трели о женитьбе, используя классический язык. Мне нравится этот язык с его певучими гласными, его звуки приятно произносить, но сейчас я не думаю об этом.

Есть вещи, которые я отказывалась решать с тех пор, как объявили о помолвке. Вещи, которые я откладывала, занимаясь учебой, вышиванием и поеданием выпечки. И вот, стоя здесь в своем свадебном платье, с рукой в мертвой хватке этого высокого незнакомца, я думаю о них, и мое сердце грохочет.

Завтра я отправлюсь в пустынную страну Джойя Д'Арена, чтобы стать ее королевой. Я оставлю дерево жакаранды за окном моей спальни цвести лиловыми цветами без меня. Я покину расписные стены своей комнаты и журчащие фонтанчики ради тысячелетнего замка. Я оставлю молодой живой народ и отправлюсь в страну, напоминающую мне огромного зверя, выжженную солнцем, с закостенелыми традициями, из-за которых мои предки ее и покинули в свое время. Мне не хватает смелости спросить папеньку или Алодию, почему они так решили. Я боюсь услышать, что они просто хотят избавиться от меня.

Но самое страшное то, что мне предстоит стать чьей-то женой.