Анна Мистунина - Искупление

Как ни сжимало беспокойство сердце девушки, как ни хотелось приблизить утро и город, где удастся, если повезет, выручить несколько десятков монет за урожай, пришло время остановиться на ночь. Вот уже долетел раскат грома. Еще немного — и начнется дождь.

Девушка выбрала место чуть поодаль от дороги, где смутно видимые в темноте заросли молодых дубков обещали хоть ненадежное, но все-таки укрытие от дождя. Ловко выпрягла кобылу. Растерев ей спину пучком соломы, насыпала овса. Доставая флягу, наполненную сегодня в звонкой речушке близ Арккаля, привычно бросила вокруг мысленный взгляд.

И остановилась. Как всегда в тревожные минуты, пальцы сами нащупали зеленый камень на груди. Там, впереди, по левую сторону дороги, далеко, но не так, чтобы не заметить, кто-то был. Человек или зверь, раненый или умирающий — девушка различила только боль. Различила и, впервые с тех пор, как уехала из дома, испугалась. И правда — как не испугаться, если вот сейчас пойдешь туда, навстречу неизвестной беде, если не сможешь не пойти? Если вокруг темно, и все затихло, как перед сильным дождем, а слабенькая магия на самом деле плохой защитник, только и годится подглядывать да подслушивать! И нет никого, совсем никого, чтобы помочь. Ни сейчас, ни потом, никогда больше…

Девушка всхлипнула. Отчаяние, темнее окружающей тьмы, затопило ее. Но всего на миг. Она знала точно: долго плакать нельзя. Раскиснешь, и не станет больше упрямства, и злая правда вырастет перед глазами, как уродливый гриб из мокрой земли. Тогда конец. Нет уж, ни за что! Отпустив перстень, девушка вытерла слезы и решительно пошла в темноту.

Дождь хлынул сразу, словно дожидался в засаде. Холодные струйки побежали с волос, накидка потяжелела. В башмаках тут же захлюпала вода. Гремело теперь прямо над головой. Пробираясь наугад, девушка забрала влево, поднялась выше — лишь затем, чтобы угодить в густые заросли терновника. Вспышка высветила его крепкие ветви, унизанные мелкой листвой и сизыми, кислыми даже на вид, ягодами. Колючки цеплялись за юбку, приходилось останавливаться и высвобождать ее, стараясь при этом не скатиться вниз. Башмаки скользили по мокрой траве. Девушка запыхалась так, словно штурмовала настоящую гору, а не пологий склон холма. К шуму дождя в ушах примешивались частые удары сердца.

Хуже всего — не знать, куда идешь. Чужая боль была как легкий запах дыма, который чувствуешь, но не можешь отыскать источник; девушка не смогла бы ответить, приближается ли к цели или давно сбилась с пути. Миновав заросли, она задержалась — перевести дух и осмотреться при свете молний. Но тут же поняла: еще чуть-чуть, и смелости больше не останется. И, не разбирая дороги, кинулась навстречу затихавшему зову.

Он лежал вниз лицом на дне оврага, там, где пересохший было в летние месяцы неглубокий поток спешил наполнить прежнее русло. Дородный мужчина в грязном плаще, с седыми волосами, насквозь пропитанными грязью, с неестественно вывернутой правой рукой — вот и все, что успела разглядеть девушка в краткий миг, когда вспышка молнии вернула миру краски. Вода плескалась у самых его ног, заливая и без того мокрые сапоги. Он молчал и лежал неподвижно, как мертвый, но боль, что позвала девушку и заставила ее, дрожащую от страха, спускаться в темноте по мокрому склону, все еще была здесь.

Девушка взяла несчастного за плечо и с трудом, стараясь не потревожить больную руку, перевернула его на спину. И сразу же перестала бояться. И вправду, что тут такого? Всего лишь ночь, гроза и раненый мужчина. Есть вещи куда страшнее, особенно сейчас, в темные времена, когда вернулись колдуны, когда тень ужаса лежит над Империей — вот настоящий страх, пред которым равны все, будь ты вельможа или последний нищий! Встреча с этим племенем для истинных людей равна смерти. Смерти или безумию, которое еще страшнее, чем смерть. Одна только сила жрецов способна противостоять колдовской Силе. Девушка не знала никого, кто видел бы лицом к лицу колдуна и остался бы жив. Никого… Странная улыбка промелькнула на ее губах. Ей ли, побывавшей в Долине колдунов еще до начала Нашествия, дружившей когда-то с самым настоящим грифоном, пугаться больного мужчины!

Незнакомец застонал: движение все-таки потревожило сломанную руку.

— Тише, — ласково, как, случалось, говорила с больным братом или дедом, обратилась к нему девушка. — Теперь все будет хорошо. Потерпи.

Новая вспышка осветила его лицо — запавшие синие глаза под прямыми бровями, болезненный румянец на щеках, искусанные до крови губы. Прикоснувшись отереть грязь с его лба, девушка понимающе вздохнула: кожа незнакомца обжигала, как огнем. Лихорадка. Та самая, что унесла жизни уже двенадцати соседей, что приковала к постели брата и заставила ее саму отправиться в неблизкий путь ради нескольких монет, необходимых, чтобы заплатить лекарю.

— Ты… — просипел незнакомец. — Ты…

— Я ехала мимо, — девушка отозвалась спокойно, почти весело. — Услыхала крики. Ты звал на помощь, и вот я здесь. Ты ведь не откажешься проехаться на телеге с капустой? Если ты знатный господин, я могу капусту и выбросить, но тогда мне нечем будет заплатить лекарю, а мой брат болен, как и ты.

Больных успокаивает человеческий голос — это девушка знала давно. Незнакомец поднял голову, пробормотал невнятное:

— Я… Ты… — и тело его обмякло, а голова бессильно упала.

— А вот это ты зря, — вздохнула девушка. — Выбрались бы наверх, тогда и падай в обморок. Как мне теперь тебя тащить?

При новой вспышке огляделась. Выше по склону осыпавшаяся земля, вырванная пучками трава и сломанные ветки отмечали неудачные попытки несчастного взобраться наверх. А вот противоположный склон казался не так уж крут, может, что и выйдет.

— Не откажешься перебраться на тот берег? Ты уже все равно мокрый.

Бесчувственный незнакомец не ответил. Девушка вздохнула, приподняла тяжелое тело и с кряхтением забросила его здоровую руку себе на плечо. И сказала:

— Вперед.

Часть первая. БАРОНЕССА

— Схватился волосья на себе драть, да поздно было. Что делать? Спрятал он его в тех самых кустах. Ночью приходит барон за телом с одним слугой. А слуга ему и говорит: «Ваша милость, нехорошо выйдет, если здесь и зарыть»…

— А отец-то что, отец?

— Отец всю ночь, говорят, искал. Наутро герцог людей послал искать, думали, заблудился…

— А барон?

— А барон поутру домой поехал!

Наградой рассказчику послужил дружный хохот. История барона Иелара Кенского, подстрелившего на герцогской охоте сына старшего лесничего, была такой же обязательной частью пиршества, как пивные бочонки вдоль стен, украшенные зеленью молочные поросята на столе да грустные песни приглашенного менестреля. Порою Тагрия принималась гадать, кто из гостей будет рассказывать историю на этот раз.