Чертополох и золотая пряжа - Алёна Ершова
— Мою судьбу? — на выдохе спросил юноша.
— Ты король, мой мальчик, а у королей нет собственной судьбы. Она всегда переплетена с долей тех, кто рядом. Но это не все. Есть еще одно важное правило: по условиям сделки, узор жизни самого рассказчика должен прерваться раньше, чем ему изначально было предначертано.
Молодой король хмыкнул и недоверчиво посмотрел на собеседника.
— Но как мне узнать, сколько жизни отмеряно? Может, и здесь у меня лишь медь в дырявом кармане?
Гость хитро взглянул на дерзкого мальчугана и протянул парню флягу. Надо же, у мальца еще пух на щеках вместо бороды, но уже воин, боец. А боги любят храбрых...
— Норна королевского рода напряла много нитей для твоего полотна. Тебе есть чем расплатиться.
— Отлично, значит, я должен буду рассказать им историю?
— Очень интересную историю, — довольно протянул гость. —Теперь пей мой мед, парень, он тебе пригодится.
-----
[1] Тан — исторический дворянский титул в Средние века в Шотландии вплоть до XV века. Здесь применяется для обозначения феодала, наследника короны.
1.1 Дочь мельника
1. Слово той, что чтит настоящее
Я не заглядываю вперед, как это делает младшая из сестер и не храню в памяти былое, как это умеет старшая. Мое дело — ткать полотно сегодняшнего дня. Здесь и сейчас. Каждое мгновение я выплетаю неповторимый узор судьбы. Потому именно мне дозволили вести рассказ о пряхе из Фортгала и Темном лэрде, умеющем превращать в золото солому. Чем закончится эта история, мне неведомо. С чего она началась, я уже не помню. Но знаю, что это произошло в тот год, когда тис-долгожитель сбросил все свои листья.
1.1 Дочь мельника
Это произошло в год, когда тис-долгожитель сбросил разом все листья и застыл нагой под яростным февральским ветром. В деревне Фортгалл[1] произошла беда — на закате встала старая мельница. Вода бьет в колесо, лопасти скрипят, а жернова не крутятся. Мельник с ног сбился, разыскивая поломку. Вдруг смотрит: на жернове девушка сидит босая, голову вниз опустила и волосы русые чешет. Мельник подивился, откуда здесь взялась такая. Подошел ближе, руку протянул, а дева подняла на него глаза, полные слез, взвыла истошно и растворилась в кисее тумана, словно не было ее. А жернов тут же сам пошел. Решил мельник, что то была Банши — предвестница смерти, испугался не на шутку. Отрубил большому черному петуху голову. Кровью жернова окропил, а тушку под мельницей зарыл. Велел своим домочадцам закрыться в покоях, соль всюду рассыпать и всю ночь огня не тушить. Все окна в доме деревянными створками закрыл, а у дверей сухой чертополох спалил. Под одеяло забрался, холодное железо в руках сжимает, а сам ни жив ни мертв от страха. На улице ледяной ветер волком воет, младенцем плачет, криками гусиными захлебывается, стучит в двери, бьет в окна.
«Иди, иди, вернись к нам, дочь холмов!»
Всю ночь протрясся мельник, а как утро настало, вскочил и, шосс[2] не подвязав, побежал проверять, все ли справно.
В доме, казалось, все шло своим чередом. Слуги открывали ставни да сыпали белый песок на пол. Дочь Айлин чесала своим костяным гребнем большущего лохматого пса, отчего тот сладко посапывал. И только покои супруги оказались пусты. Камин не горел. Ветер гулял по холодной комнате, а на застланной кровати в зеленом шелковом кошельке лежала золотая застежка в форме трилистника и маленькое кольцо с алым, как кровь, рубином.
Ждал мельник свою супругу, ждал, но не дождался ничего, кроме старости. Так и не женился более. Вырастил дочь, и ни в чем не знала она отказа. Дни девочка коротала за играми, а ночи за прялкой. Шли годы, и Айлин выросла, вытянулась, словно ива. Тонкокостная, белокожая, волосы, что пепел костра, глаза, словно море в ясный день. Пляшет, трав не приминая, поет, зарянкой заливается. Пряжу прядет тоньше паутины, лен легче шелка ткет.
Соседки ахали, завидовали да пытались узнать, кто ее мастерству выучил.
— Темный лэрд, — неизменно отвечала Айлин, пряча бирюзу глаз за вуалью ресниц. И кумушки скрещивали пальцы козой, обходя странную мельникову дочь стороной. Ведь каждому известно, что Темный лэрд — это не кудельная фея, а жуткий колдун, от одного вида которого люд замертво падает. Тем не менее Айлин иного ответа не давала, и дело дошло до того, что о словах дочери стало известно отцу.
— Нечего девице на выданье нечисть всякую поминать да за прялкой ночи напролет сидеть, и так люди шепчутся да сейдконой[3] тебя кличут. Уж и не знаю, за кого замуж отдать, чтоб ты беды не хлебнула.
Женихов, обивающих пороги мельникова дома, действительно собиралось немерено. И простолюдины сватались к Айлин, и местные лэрды. Однако старик, словно сидами замороченный, каждого гнал прочь, а после и вовсе при всем честном народе заявил, что лишь королю даст согласие, коли тот попросит ее руки.
— Раньше свиньи полетят по небу, чем я выдам свою дочь замуж за кого-то из этих проходимцев. Лишь истинный король Альбы станет мужем Айлин! — выкрикнул он и в ужасе зажал рот руками.
Королю Гарольду тут же донесли о заносчивом мельнике, и тот приказал схватить старика и привести в свой замок.
Не успели запылать алым пожаром рябиновые грозди на холмах, как несчастного кинули к ногам правителя.
— Ты кто такой и отчего дерзнул помыслить, что твоя дочь достойна стать моей супругой? — прогремел молодой король, и огонь в камине едва не потух — такая сила была в грозном голосе его. А бедный мельник затрясся, словно последний кленовый лист на
