Андрей Валентинов - Рубеж

Жил-был на свете белом сотник Логин Загаржецкий.

Для всех — лихой рубака, верный товарищ, православный черкас. И сам не знал хозяин валковский — как глубоко, в каких заброшенных подвалах, куда и самому пану сотнику вход заказан, дремлет до поры Логин-иной?! Тот, что клятву переступит. Тот, что душу на дочку сменяет. В самое пекло залезет, жида помилует, с чортом бок о бок рубиться станет. Когда раскрылись подвалы? Когда махнулся сотник не глядя, себя на себя сменял?

Когда?!

Каким чародейством из панны сотниковой, некрасивой девки-егозы, причудницы балованной, вышла на простор Несущая Мир? — пытки снесла, позор снесла, смерти в очи глянула, не отвернулась!

А другие? все?! Почему они способны меняться, входя в запертые на три засова сокровищницы, куда им раньше вход заказан был?!

Потому что слабые?!

Но ведь это же просто, глупый Ангел Силы!

Не понимаешь? не понимаешь, ибо никогда не был слабым?

А я был. Ты меня слабым сделал, Князь Шуйцы.

Хочешь, я сейчас вывернусь наизнанку?.. что у меня внутри? взаперти? не Блудный ли Ангел, которого понадобилось встречать у Рубежа всей твоей сворой, о Самаэль, подобный высокой горе?!

Встречай!

… Склонились вечерние тени, тени смертные, ибо право господствовать над ними передано ангелам, князьям народов. Благо же мне принять смерть в огне чистого золота, пылающего там, откуда искры рассыпаются во все стороны!..

Я выдернул цепочку из его кулака.

Прочь отбросил.

И розовое сияние попятилось, увлекая за собой фиолетовую дрожь, когда над гибнущим Сосудом, одним из многих, взмыл птицей былой каф-Малах; и внутренний свет стал внешним, делая меня подобным кипящей лаве.

Сале Кеваль, прозванная Куколкой

Ее, стоявшую на коленях, сбило с ног, когда наверху радуга шарахнулась прочь.

Упав ничком, женщина сразу перевернулась на спину. Затылком, позвоночником, кожей ощущая под собой шероховатости и выбоины камня, она смотрела вверх — и видела, как радуга отступает двумя цветами из семи.

За всю долгую бытность Проводником Сале никогда не видела… да что там не видела! — не слышала, не представляла, что такое возможно. Даже мастер ни разу не упоминал о подобном чуде.

«Пока был жив, не упоминал», — подумалось невзначай. Но розовое с фиолетовым пятилось назад, укрываясь за зелень, за пурпур с золотыми вкраплениями, за белизну, лазурь и желток; так волна откатывается от скалистого берега, чтобы укрепить собой море и дать место буйному разбегу волн иных.

А в небе над замком стоял без опоры Блудный Ангел. Без опоры, без грома, без молнии; лишь четырехпалая рука замерла в отстраняющем жесте. Он стоял, не произнося ни слова, одетый лишь в самого себя — могущество Свободы, волшебный медальон, в чьей сердцевине ждал до поры смертный бродяга, бившийся во дворе замка смешным протазаном, а в бродяге сияла ярче многих солнц оса-искорка. Они готовы были в любой момент поменяться местами.

По собственной воле. И женщина захлебнулась восторгом: настолько прекрасным показался ей черный спутник, отец того ребенка, из-за которого сама Сале Кеваль сейчас лежала навзничь на последнем камне, оставшемся от всего ее родного Сосуда.

«Сын мой! — ударило беззвучием в мозгу Сале Кеваль. — Сын мой! достаточно для вселенной меня и тебя!..» Но золото с пурпуром…

Но изумруд, и лазурь, и белизна снежная… Он стоял темным шпилем, и молнии пяти цветов уже грозили ему ударом.

— Руби, жиду! — взлетело над распростертой Сале. — Руби героя! вщерть! Повернуть голову было — что гору своротить. Наждак камня в кровь оцарапал мочку уха, но боль помогла: привела в чувство, вернула на землю. И Сале Кеваль почувствовала себя странствующим героем. Это над ней замер в ожидании Консул Юдка («Или допляшем, шляхетный пан?!»); это на нее сейчас должно было опуститься беспощадное лезвие.

— Руби!

Засмеялся Иегуда бен-Иосиф. Так засмеялся, что и на пороге общей гибели пробрало женщину лютым морозцем. Бороду встопорщил: прочь, Тени!

— В какой миг я становлюсь рабом?.. — спросил непонятно. Вбросил шаблю в ножны. Оскорбленный, взвизгнул клинок, не дорвавшись до горячего сердца. А Иегуда ладонью рукоять прихлопнул; на героя посмотрел. Улыбнулся.

И Рио улыбнулся в ответ. А потом привстал, потянулся и вогнал Иегуде сломанный меч по самую гарду — туда, где жупан Консула сукном драным напоказ торчал. — А я? — ответил вопросом на вопрос. — А я, Двойник?..

Выгнуло обоих. Как меч — на излом.

Мертвый стоял, не падал Консул Юдка; живой, смотрел на него снизу герой Рио.

Одна у них улыбка на двоих была.

Показалось Сале: чувств она на краткий миг лишилась. Только и осталось в памяти: небывалое дерево, от адских глубин до райских высей. Шелестит кроной, слова чудные в том шелесте укрывает: «…расторжение нижнего Слияния… аспект Скрытой Мудрости, одетый в Глас Великий… почив на белом огне — еще миг, и энергия Приговора!..» Да только в словах ли дело, пусть даже и в самых чудных на свете?!

Другое случилось: два могильных кургана под деревом зашевелились. Посыпались рыхлой землей, лопнули трещинами, выпуская из чрева… кого?

Не привелось Сале увидеть: кого?

Ушел краткий миг, как не бывало; вернулись слух, зрение, боль вернулась.

А они оба уже шли плечом к плечу к ограждению донжона. На зубцы взбирались: рыженький книжник в лапсердаке с заплатками, сын наместника с шелковым сачком. И дальше — от зубцов в небо, к Блудному Ангелу.

Дошли.

Встали.

«…Видел я сынов восхожденья, и мало их… мало… мало их!..»

Но хватило, чтобы шестью цветами из семи отступила радуга.

Даже белизна не выдержала.

Захлестнуло, затопило остатки Сосуда пенной лазурью морской.

Голубой сталью Архистратиговой.

Логин Загаржецкий, сотник валковский

— А ну, хлопцы-бабы-девки! — тихо сказал сотник Логин. И уж совсем еле слышно, себе одному:

— Пошли, что ли?

Швырнул гусиное перо под ноги, сапогом растоптал.

Во всю глотку, срывая голос:

— Рубежей их клятых не топтали?! За мно-ой!

Шагнул не оглядываясь.

Знал: идут.

В лазурь, в радугу, в ад кромешный, к Господу-Богу на казенный харч, все, кто остались, кто есть, кто были… Яринка-ясонька и Ярина Киричиха, разорванный пушкарь Гром с Забрехой-кулеметчиком, есаул верный с братьями-Енохами, живыми и мертвым, ведьма Сало да чумак-иуда, хлопцы из-под Катеринослава, турчонок катованный, чортячий сынок, княжич-трехлетка…

Идут.

ЭПИЛОГ НА ЗЕМЛЕ ПОД НЕБОМ

Мелкий летний дождь вслепую бродил по лугу. Пересыпал из горсти в горсть солнечные брызги, дробно стучал клюкой по траве; присвистывал в такт ошалевшим от простора иволгам.